С этими словами он невозмутимо залез к себе за пазуху, сосредоточенно покопался там, бережно достал какую-то грязную тряпицу, неспешно развернул ее, извлек еще одну тряпицу, правда, побелее цветом, зато в каких-то бурых разводах и полосах.
— Ты уж не серчай, княже, что я тут чумазым исподним похваляюсь, — виновато заметил десятник. — Но боле писать не на чем было. Пришлось на себе рубаху разодрать да кровью накарябать.
— Своей?!
— Зачем своей, — благодушно пожал плечами детина. — Чай у нас три ворога под рукой было. Им она уже все равно без надобности, а так в дело пошла. Читать, что ли ча? — и вопросительно посмотрел на Константина.
— Читай, — кивнул тот.
Живич откашлялся, нахмурился, потом осторожно, по складам, произнес первое имя:
— Ху… ху… юк.
Воевода, не удержавшись, фыркнул, царь крякнул, а детина, смущенно посмотрев на них, пояснил:
— Разов пять я его переспрашивал. А он все одно талдычит. Пришлось так и написать.
— Что-то я чингизидов с таким именем не припомню, — разочарованно протянул Константин. — Хотя, погоди-ка, — он наморщил лоб, прищурился и удовлетворенно кивнул. — Ну, точно — Гуюк. Так, с одним разобрались. Кто следующий?
— Хай… хай… дар, — тоже с запинкой произнес Живич и вновь робко покосился на государя — правильно он сказал или опять ошибся?
Ага, раз молчит, значит, все верно.
И уже более уверенно принялся читать дальше:
— Бури, Кадан, Менгу.
— А Кулькана там не было? — спросил Константин.
— Был и Кулькан, — уверенно кивнул Живич и тут же настороженно осведомился: — А откель тебе это имечко ведомо?
Вячеслав выразительно постучал себя согнутым пальцем по лбу:
— Ты думай, десятник, когда говоришь. А когда спрашиваешь — тем более. И кто перед тобой сидит — тоже не забывай.
Живич сокрушенно вздохнул и честно повинился в собственной глупости:
— После виденного я уж и в разум не возьму — кому верить, а кого стеречься надобно.
— Ладно, — махнул рукой Константин, прощая, и, после некоторой заминки, с видимым трудом уточнил: — Ты Святозара сам видел?
— Так он там один, почитай, и был из наших-то. Подле него пяток басурман, и все. Как тут не разглядеть?
— Может, веревок на руках не увидел? Далеко все-таки, — предположил Вячеслав.
— Так он рукой куда-то вдаль указывал. Нет, воля твоя, воевода, но связанным он не был.
— Довольно! — с болью в голосе выкрикнул Константин, пресекая дальнейшие расспросы. — Награду ты, сотник, честно заслужил. Но о ней говорить не время. Теперь мне…
— Десятник я, — опасливо — все ж таки царю перечит — тем не менее поправил Живич.
— Раз государь сказал сотник, значит — сотник, — заметил Вячеслав.
— Благодарствую, конечно, царь-батюшка, — поднялся во весь богатырский рост новоявленный сотник. — Но лучше бы ты бы меня иным одарил, что тоже в твоей воле. А уж я отслужил бы на славу.
— Чего же ты хочешь? — ровным голосом спросил Константин.
— Дозволь мне в твоем головном полку быть, когда сечу с басурманами учнешь. С их дозором у меня не сказка, а так — присказка получилась. Уж больно мне за Яик спрос учинить с них охота, — пробасил Живич. — А там хоть сотню поведу, хошь, как и прежде, — десяток. Тут мне все едино.
— Хорошо, — кивнул Константин. — Будешь ты в сече в первом ряду. Обещаю. А теперь иди. Да про Святозара там…
— Нешто я дите какое? — даже обиделся Живич. — Чай на плечах кака-никака глава имеется. Потому и просил тебя воеводу удалить. Я-то, знамо дело, промолчу, а за кого иного ручаться не стану, — и он с подозрением покосился на Вячеслава.
Тот неодобрительно засопел, но вслух выражать свое негодование не стал — уж очень нелепым было это обвинение в возможной болтливости. Вместо этого произнес:
— Как выйдешь, сверни налево и по тропке прямиком. Спросишь, где воеводу Пелея найти, — сумрачно добавив: — Рязанского полка больше нет, Ряжский ушел, значит, Ольговский первым встанет. В нем ты и будешь.
Живич давно ушел, но Константин продолжал сохранять мрачный вид и по-прежнему молчал, сосредоточенно размышляя о чем-то своем. Воевода прошелся по комнате раз, затем другой, но друг так и не разжал рта. Пришлось брать инициативу на себя.