Соколиная охота

Внезапно смолк гул и вибрация, с которой Хэ уже свыкся и перестал замечать – двигатели «Зенг Хе» остановлены.

– Я уже в курсе, – адмирал был недоволен. Интересно чем – тем, что приказ Фа нарушил какие-то его планы или, что бал здесь правит Хэ, а не он? – Вертолет выгружают.

– Спасибо, адмирал, – нарочито вежливо поблагодарил полковник.

– И постарайся закончить побыстрее, – бросил Бодуань и отключился.

Все-таки у него были свои планы относительно Африки. Вряд ли такой человек, как Бодуань, мог позволить себе самодеятельность с огромным авианесущим крейсером. Обычная политическая возня в верхах: ВМС имеет свои интересы, а МГБ… А МГБ, как обычно, никто не любит. И правильно – любить безопасников абсолютно не за что. Их стоит бояться и поэтому делать все на благо Родине.

Вертолет вернулся спустя сорок минут. Десантники ловко выбросили на палубу двух людей со скованными наручниками запястьями. Один из них был Шэнь. Второго Хэ не знал – загорелый до черноты, с черными курчавыми волосами, тощий, в драной, пропахшей потом одежде. Этот человек не понравился Хэ с первого взгляда. И особенное отвращение в нем вызывали глаза: хитрые, бегающие из стороны в сторону, ищущие, где лучше и безопасней. Этот человек был готов продать все, что угодно, за обещание оставить его в живых.

Хэ обязательно воспользуется особенностью пленника. Но позже. Сейчас его интересовал Шэнь.

Полковник разглядывал бледное, осунувшееся лицо капитана. Впрочем, капитаном он уже не был, он был предателем и дезертиром.

Шэнь лежал на палубе, уткнувшись щекой в холодный металл. Глаза его, полные злобы и ненависти, не моргая, смотрели на полковника. Он ненавидел Хэ, он ненавидел военных, он ненавидел свою страну. Наверное, он ненавидел и самого себя. Но это ничего, главное, что его нашли, а работать ради всего того, что он теперь ненавидел, Хэ сумеет его заставить.

Но Шэнь был предателем. Он не имел права на жизнь. И все, кто сейчас был на палубе, кто смотрел на них через иллюминаторы палубной надстройки, должны были увидеть то, что ожидали. Они должны получить подтверждение, что предателям нет прощения.

– Этого, – полковник кивком указал на человека с хитрым взглядом, – в карцер. А ты, гражданин Шэнь… больше не гражданин. Встать!

Шэнь, подобрав соскальзывающие по металлу мокрые ноги под себя, поднялся. Он продолжал испепелять взглядом полковника. Ничего, Хэ не сахарный, не растает.

– Вердикт трибунала будет однозначным, гражданин Цу Мин Шэнь, – негромко, но отчетливо произнес Хэ.

– Я – человек! – резко подняв голову, выкрикнул Шэнь и прыгнул, нацелившись на кобуру, висевшую на поясе полковника. Вайс, не знавший китайского, снова услышал то самое «во-герен».

Вряд ли он смог бы сделать что-нибудь со скованными за спиной руками, но реакция Хэ была молниеносной. Палец полковника дважды дернул курок, пистолет изрыгнул сизый пороховой дым, и Шэнь, закатив глаза, медленно опустился на палубу. На груди дезертира, пачкая промокший мундир, носить который он теперь недостоин, расплывались два алых пятна.

33. Городок Стоунвиль. К югу от горы Кения

Есть хотелось очень сильно. Но это ощущение было привычно и больших душевных страданий не доставляло. Вообще с душой был полный порядок – впереди маячила цель, почти ясная и четкая. Времени для простоя и самокопаний не оставалось ни минуты. Моралес был доволен.

Он шел по узкой дороге, кое-где проваливающейся в глубокие разломы и трещины – в таких местах приходилось делать длинный крюк в поисках подходящего перехода на ту сторону провала, – не обращая внимания на усталость и боль. Главное – не раздумывать, не уговаривать себя, что все плохо, что нужно остановиться, на чуть-чуть, хотя бы на пару минут, расслабиться и дать отдых больной ноге. А ведь организм протестует, требует от разума, чтобы его услышали, пытается бастовать – несколько раз раненую ногу сводило судорогой. Но останавливаться нельзя, если остановишься – больше не встанешь. Второй раз его истерзанное тело начать борьбу за выживание не сможет. На это просто не осталось сил.

Тело работало словно автомат: левая рука с палкой вперед, следом нога, в которой была только боль – это мешало, Моралес не чувствовал ногу и без дополнительной опоры упал бы, – следом здоровая нога, опора переносится на палку. Боль в левой подмышке, куда вонзалась рогатина импровизированного костыля при каждом шаге, была даже в радость, она будила сознание, норовящее провалиться в небытие. Нельзя останавливаться, даже темп сбрасывать нельзя.

Точное расстояние до Стоунвиля Моралес не знал. Он давно потерял ориентацию, рамки восприятия, траченного интоксикацией и потерей крови, сузились до ширины дорожного полотна. Единственное, в чем он был хотя бы относительно уверен, что дорога выбрана правильно. Всем остальным забивать голову не нужно – дорога в любом случае выведет в Стоунвиль.