Соколы огня и льда (ЛП)

— Отдыхать! — рявкнула мать. — Да когда же мне отдыхать? Надеюсь, ты не забыл, что девчонка, которая убирает, опять захворала? Ну, то есть она говорит, что больна, а то, что корабль её любовника пришёл в гавань, это просто совпадение? Она точно окажется в постели, только не в своей, это уж не сомневайся. Если бы у нас была чёрная рабыня как в других порядочных семействах, мне не пришлось бы до костей стирать пальцы, дожидаясь, пока эта мелкая шлюха решит, заняться ли ей работой или нет. Рабыня жены торговца специями окупилась всего за полгода — стало незачем платить наёмной горничной. А сама рабыня им не стоит почти ничего, ест меньше собаки, и в мясе не нуждается. Так нет, ты скорее загонишь жену работой в могилу раньше времени, чем купишь рабыню.

Отец устало провёл рукой по волосам.

— Ана, прошу, довольно. Если эта девушка не годится, поищи другую, но говорю тебе, я не стану покупать раба. Мы же уже обсуждали… — он пожал плечами, но не закончил фразу, как всегда, за все эти годы, когда пытался её вразумить. Он просто истощил запас слов.

Он никогда не говорил мне, почему не уступал в этом матери. Это могло бы сделать его жизнь гораздо легче. Когда мать на него давила, он отвечал, что мы не можем себе этого позволить, но должна признать, тут мать была права — даже в семьях беднее нашей был хотя бы один раб, поскольку их содержание обходилось дешевле, чем почасовая плата служанке. Однако причины отказа отца оставались невысказанными, как и многое другое в нашей жизни.

Он оттолкнул от себя недоеденный завтрак и стал завязывать обувь.

— А как насчёт нее? — мать переставляла предметы на алтаре. — Надеюсь, сегодня ты не собираешься брать её с собой?

Я беззвучно сказала ему «пожалуйста», умоляя не оставлять меня здесь. Я знала — сегодня мать весь день будет в плохом настроении.

Отец поморщился и покачал головой.

Я молитвенно сложила руки.

— Ну пожалуйста, пожалуйста.

— Я… у меня сокол со сломанными перьями в хвосте. Мне нужна еще одна пара рук, чтобы держать птицу пока я подклею новые перья.

— У вольеров полно мальчишек, которые могут это сделать. Изабелла должна быть здесь, учиться быть женой и матерью, а не играть с этими птицами. Если, конечно, ты не собираешься выдать её за какого-нибудь вонючего конюха.

Отец пожал плечами, показывая мне, что он сделал всё возможное.

— Может, твоя мать права. Сегодня ты нужнее ей, чем мне, поскольку служанка больна, и…

Во дворе звякнул колокольчик на входной двери, и тут же кто-то заколотил по тяжёлому дереву. Мы, все трое, застыли. Мы смотрели друг на друга. Ни сосед, ни бродячий торговец не станут стучать так рано и так настойчиво. Колокольчик звонил снова и снова. Судя по грохоту за дверью, стучали в неё скорее железом, чем кулаками.

— Возможно, с кем-то случилась беда, — сказал отец, пересекая двор. Но, думаю, он и сам в это не верил.

За те долгие мгновения пока он прошёл несколько плит нашего дворика, я словно увидела за толстой дверью фамильяри в чёрных сутанах и капюшонах, служителей инквизиции у порога нашего дома. Донья Офелия донесла на меня за то, что проявила жалость к еретику? Они пришли допросить меня?

Отец дрожащими руками повернул ключ в замке. Мать подошла ко мне, обняла за плечи и крепко прижала к себе, быстро и тяжело дыша. Стоя бок о бок, мы смотрели через открытую дверь кухни, как со скрипом поддаётся дверной замок, но прежде, чем отец открыл дверь, кто-то рывком распахнул её с другой стороны.

В сопровождении двух солдат во двор вошёл высокий человек в королевской ливрее. Я вдруг поняла, что не дышу, и почти взорвалась от облегчения. Это не инквизиция. Отец понадобился в королевском дворце, вот и всё. Может, юный король желает ехать на охоту, или…

— Сокольничий, вы арестованы по приказу короля.

Мать коротко вскрикнула и рванулась вперёд, но отец её остановил. Он выпрямился во весь рост, хотя был ниже офицера.

— Арест? А… на каком основании? Могу я спросить, в каком преступлении меня обвиняют?

— Обвинение в убийстве.

Мать застонала и пошатнулась так, что я бросилась поддерживать её, испугавшись, что она упадёт. Отец, кажется, был слишком растерян, чтобы отвечать.

— Убийство? Но кого я убил? И когда? До вчерашнего дня я был на службе у короля в Лиссабоне, и после никуда не выходил один, только ухаживал за королевскими соколами.

— Значит, вы признаёте, — сказал офицер. — Признаёте, что оставались с королевскими птицами.

— Да, конечно. Как же иначе? Я — королевский сокольничий. Уход за птицами — моя обязанность. Я ходил посмотреть, что за ними хорошо ухаживали в моё отсутствие, сразу же, как только вернулся в Синтру.

— И хорошо? — выражение лица офицера оставалось невозмутимым.

— Да, мальчики старались. Возможно, не вычистили как следует помёт в вольере, у стены за насестом, но я этим же утром проверю, что всё сделано. Уверяю вас…

— Значит, прошлой ночью с птицами всё было в порядке? — продолжал офицер.

Два солдата, прислонившиеся к стене, зевали и ковыряли в зубах, и явно не прислушивались к беседе.