Сократ

Афиняне до того уже вызолотили Алкивиада, что сверкание его видно из дальней дали. Одно солнце в небе - Феб Аполлон, одно солнце на земле Алкивиад.

"Сицилия наша!" Афины, вздувшиеся, как чрево беременной женщины, лопаются от этих криков. Стены исписаны известкой, углем, красками: "Удачи походу на Сицилию!", "Благо тебе, Алкивиад!"

Карту Сицилии чертят на песке палестр, на утоптанной земле дорог, на стенах домов. Рынок на агоре так и кишит возбужденными толпами. Голоса "за" и "против" злобно схлестываются.

- Шляется по ночам к Феодатиной дочке Тимандре, а надушен так, что провоняли все улицы, по которым он проходит!

- Пускай! Сам надушенный - хочет, чтоб и у нас были благовония. Вытащит нас из нужды - или, может, у тебя, горлодера, лишние оболы завелись?

Горлодер, которому хорошо заплачено за дранье глотки, скалится:

- Не запыхайся, дружок! Угря еще только за хвост держим, а ты уже к столу садишься...

- Это старый пердун Никий все тормозит!

- Видно, знает почему!

В кучке близстоящих поднялся шум:

- Ах ты грязная рожа! Уж не ты ли, оборванец, наполнишь пустую казну? Да только чем? Разве что навоняешь - так ведь в казне-то и без тебя одна вонь...

Народ взбудоражен.

- Поход на Сицилию - выгода родине, наша выгода!

Горлодер потихоньку отступает, прячется в толпе, но еще гавкает напоследок:

- Или наше несчастье!

Съев пару оплеух, он исчезает, посеяв, однако, сомнения и тревогу. Люди думают о том, что среди них нет единства. Один кричит "но", другой - "тпру". А это плохо для войны. Кто-то говорит:

- Слыхать, в помощь Алкивиаду хотят назначить Никия. Где логика?

- Логика, видать, есть. Никий не помог ему в походе на Аргос, не поможет и теперь. Видно, кому-то так нужно.

- Свинство!

Но тут чей-то бодрый голос:

- Да нам только двинуться - все само в руки упадет! На Сицилии много людей, которые только и ждут, чтоб мы привезли к ним демократию. Они там по горло сыты тиранами. Встречать нас будут - ворота настежь!

Женщины, словно осы, облепили лавки, жужжат, гудят, торгуются, а товары быстро исчезают, чтоб завтра и послезавтра торговцы могли драть в пять раз дороже. На оболы - обычную рыночную монету - счет почти уже и не идет. Надсмотрщики, назначенные следить за тем, чтобы торговцы не превышали установленных цен и весов, не хотят ссориться с ними в столь неверные времена. Надсмотрщикам тоже есть надо, надо покупать. И они поворачиваются спиной к торговке, которая требует серебро за мешочек бобов и говорит покупательнице:

- Не удивляйся, гражданка. Нынче ничего нет. И не будет. - Но заканчивает утешительно: - Вот станет Сицилия нашей, полон рынок натащат тогда и обнюхивай, свеж ли товар, а мы все разоримся...

Покупательница озирается, ища помощи против обдиралы. А надсмотрщика давно и след простыл. Теперь он будет платить за свои покупки, поворачиваясь спиной. Хорошее платежное средство в такие времена.

На стене портика намалевана огромная карта Средиземноморья. Государства его обозначены разными красками. Перед картой - толпа.

- Где же эта самая Сицилия?

- А ты, умник, не знаешь? Вот она!

- Чего ж это она такая желтая?

- Сера. Хлеб. Золото.

- О, Афина, какие сокровища! Они-то нам и нужны! - И спрашивающий пялит глаза на Сиракузы, обведенные красным кружком, словно уже охваченные пожаром.

- Потому-то и идем на них, баранья твоя башка!

- Еще не идем. Еще экклесия не проголосовала, еще...

- Еще тебя ждут, дубина, твоего милостивого разрешения начать войну!

- А я бы и не дал такого разрешения. Кабы от меня зависело - запретил бы.

- Вон как! Это почему же?

- Опять прольется кровь афинян! Да самая лучшая!

- Ну, твоя-то вряд ли прольется. Не бойся.

Рев, смех. Рев, негодование.

- Таких засранцев, как ты, в других местах камнями побивают, понял?!

- Дайте ему пинка, паршивому изменнику!

А тот уже испарился как дух - отправился сеять семена недоверия на другой конец агоры. Везде люди, везде уши, везде доверчивые простачки, которых можно обвести вокруг пальца.

Женские голоса:

- Далеко-то как! Сицилия! Долго же не увидим мужей...

- Замена останется!

- И вообще, как оно там, на этой Сицилии? Слыхала я, есть там громадная гора, а из нее огонь...

4

Сократ возвратился домой, еще в калитке окликнул Ксантиппу:

- Иппа, душенька! Вот я и пришел к ужину...

Он поиграл с Лампроклом, который, изображая гоплита, размахивал очищенной от коры веткой, словно мечом, и топал по двору босыми ножками. Потом Сократ вымыл руки, удобно уселся за стол под платаном, где всегда ужинала семья, и стал ждать.

Вышла Ксантиппа, и Сократ удивленно на нее воззрился: не поцеловала его, как обычно, ни словом не попрекнула за то, что целый день его не было дома. И еды никакой не вынесла. Села напротив, сложив руки. Ага, подумал Сократ. За день здесь что-то произошло...

- Ну, говори, милая, сказывай, что у тебя на сердечке, да и дай нам поужинать. Мы проголодались, правда, Лампрокл?

- Хочу я немножко побеседовать с тобой.

- Что? Ты? Клянусь псом, беседы мне всегда по душе, даже в собственном доме. Но нельзя ли после ужина?

- Нельзя.

Он вздохнул и потянулся к сумке за семечками.

- Ну начинай, дорогая. Я готов.