Сократ. Введение в косметику

Столь же часто Сократ использует в своей практике, наряду с шулерскими приёмами софистов, и положение Протагора о возможности двух противоположных рассуждений об одном и том же предмете путём перемены точки зрения, и в этом отношении, может быть, среди софистов даже не было такого искусного учителя, каким был Сократ. Уже и в Платоновой «Апологии Сократа» мы имеем ряд примеров этого приёма (поскольку этот приём используется здесь в целях защиты, он, конечно, тесно связан с подтасовками): Сократа обвиняют в непочитании богов с точки зрения его внутреннего убеждения и влияния на учеников и имея в виду традиционных богов; Сократ, становясь на точку зрения внешних признаков почитания богов, указывает на имеющиеся у него эти признаки (особенно ясно в Ксенофонтовой «Апологии Сократа», где Сократ указывает на то, что его многие видели приносящим жертвы на алтарях), и становясь на точку зрения более совершенных религиозных воззрений, чуждых греческой традиции, указывает на внутреннюю свою веру. Сократа обвиняют в развращении юношей с точки зрения традиционных этико-политических идеалов, – Сократ призывает в свидетели своих учеников, становясь на точку зрения сознания ими полезности общения с ним, Сократом; деятельность Сократа считают вредной для Афин, исходя из консервативных политических идеалов, и требуют наказания его, – Сократ, становясь на точку зрения прогрессивных политических воззрений, указывает на свою чрезвычайную полезность для Афин и требует себе награды; Сократа обвиняют с социальной точки зрения в совершении зла, – Сократ защищается, становясь на индивидуальную точку зрения и доказывая, что так как никто не совершает сам себе зла добровольно, то и он не мог добровольно совершать зло, потому что оно было бы злом и для него самого, и т. д. Блестящие примеры рассуждений Сократа за и против одного и того же положения даны в «Протагоре» и в «Лисиде» Платона: в «Протагоре» Сократ сначала доказывает Протагору, настаивающему на изучимости добродетели, что добродетели обучать нельзя, затем заставляет Протагора признать, как будто, что добродетель не есть знание и, следовательно, не должна была бы быть изучимой, сам же утверждает и доказывает, что добродетель есть знание и, следовательно, должна была бы быть изучимой. В «Лисиде» Сократ заставляет Менексена в короткой беседе признать о дружбе ряд исключающих друг друга положений:

1) если один из двоих любит другого, то оба они друзья;

2) дружбы нет, если один из них не любит другого;

3) друг тот, кто любит;

4) друг не тот, кто любит, а тот, кто любим; затем, в беседе с Лисидом:

1) дружба возможна лишь между добрыми людьми;

2) добрый ни в чём не нуждается, значит не нуждается и в дружбе;

3) дружба возможна лишь со стороны «ни доброго, ни злого» в отношении к другому;

4) дружба возможна и между злыми. Таких примеров у Платона можно найти значительное количество. И если софистами называли тех, которые и сами умели и других учили говорить и за, и против одного и того же положения, то разве возможно допустить, что лица, часто слушавшие беседы Сократа, не научились этому искусству и не становились софистами? Разве Платон не у Сократа научился этой софистике? И разве не тому же учился Фидиппид у Аристофановского Сократа? Дело не в том, конечно, в каких целях используется это искусство или в каких целях Сократ обучал ему. Такого рода умения можно было использовать в своекорыстных целях во вред другим (и сам Сократ, по крайней мере, платоновский, при случае, как мы видели в «Апологии», воспользовался своим искусством своекорыстно), – и этого достаточно для того, чтобы Сократа с полной основательностью могли обвинять в развращении юношества, в обучении неправое дело превращать в правое.

Если диалектику понимать как строго научный метод исследования определённого вопроса, чуждый какой бы то ни было хитрости и использования слабых сторон собеседника, причём исследование ведётся в беседе только потому, что эта форма удобна как коллективное исследование и как метод обучения; если диалектика отличается этим от эристики, для которой характерны некоторые предвзятые точки зрения и намерения одного из собеседников, – то беседы Сократа безусловно придётся признать не диалектическими, а эристическими. С хитростью, как с одной из существенных черт эристики Сократа, нам ещё придётся встретиться.

Но Сократ – не только практик софистического красноречия; он также и отличный теоретик его и прекрасный преподаватель теории; однако сущность работы Сократа в области теории софистической риторики сможет стать для нас ясной только по рассмотрении основ его этического релятивизма.

3. Антропоцентризм и утилитаризм Сократа