Сокровища горы Монастырь

Тиша оставил их под присмотром Мити на берегу Зеленой и направил коня в воду. Выбравшись на другой берег, он соскочил с лошади и метнулся через рощицу к молельному дому. От него по округе разносился тревожный колокольный звон, торжественное пение и выкрики: «Сдавайтесь!»

Чуть позже он увидел молельный дом, солдат, которые окружили и держали его под прицелом, подняв ружья. Ни мамочки, ни папочки, ни Лизы с Данилкой, ровно как и иных жителей скита, мальчик и сейчас не увидел.

«Схоронились в молельном доме!» – мелькнуло у него в голове.

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, – неслось из него. Тиша в этом хоре различал и густой бас отца, и ангельские голоса Лизы с мамочкой, и звонкий испуганный голос Данилки.

– Сдавайтесь! – снова закричал один из солдат, наверное, атаман – Сдавайтесь, все равно не уйти!

К нему подскочил боярин в шляпе, черной накидке на плечах, рукой на привязи и что-то стал объяснять ему.

– Бугровщик! – ахнул, сообразив, Тиша. – Анисим!

– Бугровщик Анисим! – подтвердил кто-то, положив ему руки на плечи. – Он и привел сюда оных солдат.

Тиша обернулся – сзади стоял дедушка Савва Кривоногов.

– Не покоримся слугам антихриста, – твердо ответил атаману отец из церкви. – Умрем за древнее благочестие, примем второе крещение[7], но не сдадимся.

Атаман повелительно махнул рукой, и грянул залп. Из молельного дома послышались испуганные крики, стон, но ни пение, ни звон колокольный не умолкли. Следом в кучи хвороста и соломы из него полетели факелы и свечи. Повалил густой дым, потом хворост, солома, смоль, береста и сам молельный дом вспыхнули, как факел.

– Будь проклят, Анисим! – раздался из огня голос отца. – Будь проклят! Будь проклят!

– Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое, – пели в горящем амбаре мамочка с Лизой и другие жители пустыни. – Не придет к тебе зло, и рана не приблизится к телесу твоему…

Потом среди пения послышались кашель, крики, стоны, вопли.

– Мамочка, мамочка! – раздался родной голосок Лизы. – Игнатушка, Тишенька, спасите!

– Мама! Лиза! – взвизгнул Тиша, рванувшись из рощи в море огня. Однако его тут же свалил (откуда сила взялась) дед Савва, придавил своим тщедушным телом и зажал крепкой ладонью рот.

– Прости, Лизонька, прости, Данилушка, не уберегла! – услышал он родненький голос мамочки. – Прощайте, детушки! А-а-а!

– Мамочка! – укусив руку деда Кривоногова и пытаясь вырваться, рыдал и рычал Тиша. – Родненькая!

Пение тем временем смолкло. Крики и вопли вдруг переросли в леденящий душу рев: «А-а-а-а!»

– Мама, мамочка! – услышали Тиша с дедом еще чей-то полный боли и отчаяния крик и, не сговариваясь, вскочили на ноги. Митя, нахлестывая коня, выскочил из воды на берег, направляясь мимо них к церкви. Тиша с дедом, снова не сговариваясь, успели ухватить лошадь под уздцы. Та протащила их шагов пятнадцать и остановилась.

– Мама! – успел выкрикнуть Митя, соскакивая с коня. Брат с дедом тут же повалили его на землю, зажали рот руками.

– Мамочка! – рыдал Митя, кусая их, но они не чувствовали боли. Рев тем временем давно умолк, только трещало от огня сухое дерево. Пахнуло едким дымом и запахом горящего мяса. Понимая, что все кончено, они поднялись на ноги, придерживая на всякий случай рыдающего и трясущегося от ужаса Митю. Горели уже не только молельный дом, но и все строения скита. Языки пламени и дым поднимались до самого неба.

И тут рухнула кровля. Солдаты, осеняя себя крестным знамением, подались назад от лютой жары, дыма, огня и страха. Тиша теперь не сводил глаз с бугровщика.

– Мама, мамочка! – всхлипывал трясущийся в ознобе Митя. – Лизонька, Данилушка, папа…

– Осподи, помилуй, Осподи, помилуй! – крестился трясущейся рукой дед Савва. – Осподи, помилуй!

Перехватив взгляд Тиши и угадав его намерения, он вздохнул и произнес укоризненно: «Упаси, Боже! Твое теперь самое главное дело, Тихон, поднять на ноги Соньку с Лешкой и Митькой. Великое дело, крест твой. Для оного я и спас вас от Анисима-бугровщика».

Выяснилось, что он жал пшеницу на дальней пашне, до которой караульный не добрался. Остальные мужики прискакали в скит, заперлись с семьями в молельном доме, а он опоздал.

– Божий промысел, – заключил дедушка Кривоногов, подняв к небу глаза. – Сподобил Господь спасти вас – вот и спас. Сподобит – рассчитаюсь и с бугровщиком. Мой крест.

Если что – скосите пшеничку с моей полоски. Обидно мне будет там (старик снова поднял глаза к небу), если она под снег уйдет. Добрая уродилась. Ну, с Богом, детушки, не поминайте лихом и не мешкайте! Не приведи Господь, если бугровщик услышал ваши крики. Не с руки ему, ироду, оставлять живых свидетелей своего злодейства. Затаитесь, молю, на том берегу… С Богом!

Тиша обнял старика и повел брата к лошади. Малыши к их возвращению посинели от страха, холода и плача.