Сокровища Посейдона

Боцман счел возможным при этой шутке сенатора улыбнуться, большим пальцем правой руки показал, что и здесь все о’кей!

– Штефан как-то проговорился, что мечтает поднакопить деньжат и съездить в Россию повидаться с родителями, если они еще живы. Желтолицые братья спят и видят себя хозяевами лавочек со всяким мелким барахлом. Негр Джим – этот вообще без сомнений в душе, живет одним днем и делает все, что я прикажу. Ну а про Клауса вы, наверное, и сами знаете – у него звездная мечта – открыть собственную боксерскую школу и брать деньги за обучение жестокому мужскому искусству бить по морде… Но и для этого нужны немалые денежки.

Отто Дункель неторопливо поднялся, посмотрел на волны. Бескрайними изогнутыми валами они равнодушно катились с запада, вскидывали легкую яхту себе на спину и, шутя, будто сытый кот с мышонком играючи, сбрасывали к подножию следующей волны.

С облегчением выпрямив затекшие полусогнутые ноги, рядом встал боцман, понимая, что в эту минуту сенатор решает что-то важное, а потому и не посмел заговорить первым.

– Скажи им, что как только яхта возвратится в Новую Зеландию, у них будет все, о чем мечтается. Я не факир, конечно, и не арабский джинн из тысячелетней лампы Аладдина, но смогу сдержать свое обещание и одарить в меру разумной необходимости, в знак благодарности за помощь в таком трудном деле. – Говоря это, Отто искренне полагал, что так оно и будет. – Ну, иди к морякам. Поговори еще раз с каждым в отдельности… Дались им эти чертовы китобои, – добавил чуть слышно Дункель, скорее для себя, чем для боцмана, который действительно не разобрал, что именно прошептал сенатор.

– Слушаюсь, хозяин. – Майкл поклонился, сверкнул глазами из-под густых бровей, пытаясь по выражению лица разгадать, можно ли тому верить, или припасти и для себя запасную, как у хитрой лисицы, лазейку? Но легче, похоже, было прочитать последние мысли на маске египетского фараона в пирамиде, чем у живого Дункеля, когда тот напускал на себя завесу непроницаемости. Майкл еще раз чуть приметно кивнул лохматой головой и поспешил в кубрик за моряками…

Карл дождался конца их беседы и подошел к отцу.

– Ишь, Горилла волосатая, – проворчал Отто и недовольно поджал губы, что было признаком подступающего раздражения. – Воображает себя великим знатоком человеческих душ! Ну ничего, только бы добраться до своего Клондайка и под заветной скалой отыскать наследство, завещанное дедом Генрихом…

Не успел он закончить фразу, как рулевой Клаус, приставив к глазам бинокль, через открытое лобовое стекло рубки неожиданно вытянул вперед руку и прокричал то самое заветное слово, которое в подобных случаях вырывается у любого моряка после долгого и изнурительного плавания:

– Земля! Прямо по курсу вижу землю!

В одну минуту экипаж и пассажиры были на верхней палубе, как если бы именно они и были потерпевшими кораблекрушение и стояли одной ногой на краю гибели…

На горизонте, еле приметный за расстоянием, наконец-то из безбрежного океанского простора высунулся острый зубец горной вершины недалекого уже Оклендского архипелага.

* * *

Голова закружилась от тошнотворной слабости, и Вальтер с отвращением в душе отложил книгу – сцена мучительной смерти распятого на кресте горшечника Теренция – Лженерона потрясла его. Он сознавал, что за всякое преступление, в том числе и за присвоение себе чужого, тем более венценосного имени, надо платить, но такая ужасная казнь…

Крик рулевого достиг каюты, но Вальтер знал, что это не имеет уже никакого отношения к нему лично: все время, с той минуты, когда он от Вилли Тюрмахера узнал истинную правду об отцовском приказе Цандеру, он жил в таком состоянии; будто чья-то безжалостная – да не чья-то, а именно отцовская рука острым ножом рассекла ему сердце. Клочок казенной бумаги жег грудь, как жег тело Геракла ядовитой кровью натертый плащ, подарок любимой жены Деяниры… Вальтер непроизвольно тянулся рукой к левому карману пиджака, словно намеревался вынуть и выбросить в иллюминатор измятый листок со словами смертного приговора Амрите.

«Господи, что же мне теперь делать? Кому и как отомстить за жену и за себя?… И смогу ли я вообще отомстить? Поднять руку с ножом на отца? Стать таким же, как и они все? Как эти человеконенавистники цандеры, кугели, кельтманы и дункели… Не-ет, фашистом я не смогу стать, иначе там мне никогда не встретиться с моим ангелом, с Амритой…» – Вальтер откинулся спиной на диванную подушку, со стоном стиснул разгоряченную голову ладонями и замер на несколько минут. Потом поднялся, собираясь выйти из каюты на свежий воздух, но тут же вновь опустился – палуба уходила из-под ног, как уходила совсем еще недавно из-под Вальтера земля, когда он впервые осмелился обнять воздушно-легкую Амриту и кроме горячих губ девушки ничего больше не осознавал во всем огромном и прекрасном мире…