Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Мне было настолько жаль проливать зря воду, что, умывал лицо, я успевал сделать два глотка из своих пригоршней, так что в руках почти ничего не оставалось. Женщина заметила это и стала лить на голову, но я все равно хватал губами бегущие струйки. Потом она дала полотенце, я утерся, ощутил щекой тепло огня и открыл глаза – черно-белые сполохи, словно на испорченном телевизоре.

– Он ослеп, – определила женщина. – Он ничего не видит.

– Дай ему напиться, – приказал тот же низкий и все-таки женский голос.

Я слышал, как зачерпнули воды из какого-то большого сосуда или источника, но принесли не сразу, а ждали, когда вода стечет с наружных стенок. Пытка была невыносимой, в ушах теперь стоял звук одиночных, реальных капель, и я по привычке считал их, сглатывая сухим горлом.

Наконец, упала последняя, все стихло, и женщина вложила мне в руки ковш.

Это была совсем другая вода, не та, которой давали умыться. Я не чувствовал ее вкуса, поскольку чудилось, не пью, а дышу ею, как воздухом, и влага не доходит до желудка – впитывается прямо во рту, в гортани, уходит, будто в песок и мгновенно усваивается в кровь.

Если на свете существовала живая вода, то это была она. Ковша литра под два не хватило.

– Еще! – попросил я.

– Довольно! – прозвучал голос. – Теперь ты видишь?

– Нет, он не видит, – вместо меня сказала женщина. – Его нужно вывести к солнцу.

Она говорила резко, отрывисто, будто команды подавала.

– Выведи его. Но пусть вернет то, что взял.

– Он ничего не взял.

– Вижу золото на его ногах.

– Оно пристало, как пристает грязь. – Рука легла на мое плечо. – Сними обувь.

Я сел там, где стоял, расшнуровал ботинки и когда стал стаскивать первый, что-то посыпались на пол. Мало того, мелкий, тяжелый щебень оказался между шнурком и «языком», набился в протекторы подошв – видимо, начерпал, когда карабкался по сыпучей, вязкой осыпи. Я выколотил, выцарапал его и начал обуваться.

– Пусть снимет одежду. – Опять послышался тот же низкий голос, видимо, принадлежащий глубокой старухе. – Переодень его в чистое.

– Раздевайся! – приказала молодая тоном надзирателя.

В тот момент мне было все равно, что со мной делают, я думал только о воде, и потому без всякого стыда снял все, вплоть до носков.

Женщина подала мне самое обыкновенное солдатское белье, я обрядился в кальсоны и рубаху, потянулся за своей одеждой, но ее не оказалось.

– Надень это, – сказала она и сунула в руки грубые парусиновые штаны и куртку – робу, в которой обычно работают сварщики. Потом принесла кирзовые сапоги с портянками.

– Ну что, досыта ли наелся соли? – насмешливо спросила из мрака старуха.

– Наелся, – признался я.

– Больше не хочешь?

– Хочу воды.

– Сначала они жаждут соли, потом воды, – проворчала она. – Добро, дай еще глоток.

Молодая женщина зачерпнула и подала ковш, раза в четыре меньше, чем первый и то не полный. Я тянул воду маленькими глоточками, чувствовал, что это жидкость, что от нее по рту и гортани привычно разливается прохладная, влажная свежесть, и все-таки не был убежден, что пил обыкновенную воду.

– Теперь ступай, странник. Тебя выведут к солнцу. И повинуйся року!

Я не знал, что сказать, простые слова благодарности звучали бы нелепо, потому ушел молча, ведомый за руку, как водят слепых. Какое-то время мы двигались в темном пространстве, я шагал за своим поводырем чуть сбоку и машинально выставлял руку вперед, но скоро оказались на свету – в глазах опять замельтешили черно-белые зигзаги. Изредка она бросала:

– Пригни голову… Ступай осторожно… Не отставай… Здесь ступени…

Примерно через час (впрочем, понятие о времени у меня было размыто), я услышал шум воды, потом ощутил воздух, насыщенный водяной пылью. Где-то впереди бежала подземная речка и от одной мысли, что наконец-то смогу напиться досыта, ощутил восторженное, мальчишеское нетерпение.

– Здесь нельзя пить, – предупредила она. – Это рапа.

Дальше мы все время шли на подъем, который иногда становился крутым или вовсе превращался в лестницу. Кажется, на этом подъеме я начал постепенно оживать: сперва стал различать запахи, вернее, только один, не характерный для пещер, смолистый запах вереска, который знал с детства, потому что почти каждую субботу, зимой и летом, мы ходили с матушкой ломать его на веник.

– Вереском пахнет, – непроизвольно сказал я, но никто не ответил.

Потом я принюхался и точно угадал происхождение аромата, когда на повороте случайно коснулся лицом ее головы – запах исходил от волос!

Через некоторое время появилось осязание и я ощутил касание какой-то легкой, шелковистой ткани к своей руке и почувствовал жесткие пальцы поводыря на своем запястье. Передвигаться в полной темноте я привык давно и в общем-то не нуждался в нем, но женщина не отпускала руки. После того, как несколько раз, споткнувшись, толкнул ее и наступил на пятку, не выдержал и попросил отпустить.

– Хорошо, – согласилась она. – Иди сам.

И только высвободил руку, как тут же потерял ориентацию и едва устоял на ногах.

– Но я же ходил! Я шел вслепую!…

– Шел, пока был зрячим. – Ее жесткие пальцы вновь оказались на запястье и опять пахнуло вереском.