Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Деревянная Тотьма оказалась тихой, задумчивой, и река Сухона текла такая же, с деревянными от леса берегами (недавно еще лес сплавляли). Люди здесь тоже были такими же негромкими, задумчивыми и медлительными, словно жить собирались лет по триста. Старика Кормакова я нашел скоро, но он оказался древнее, чем надо – девяносто шестой пошел, а дедову однополчанину должно быть меньше восьмидесяти. Однако поспрашивал его о родственниках, прикинувшись журналистом (благо, что редакционное удостоверение не сдал), и выяснил – есть такой, живет на Песьей Деньге и зовут Алексеем Алфеевичем или просто Олешкой-малым, потому как есть еще один Олешка Кормаков на Еденьге.

Названия речек меня зачаровали, за их звучанием слышался некий древнейший и могучий язык, хотя попутчики в самолете говорили, мол, названия у нас не русские, все больше вепсские (тогда я даже не слышал о такой народности – вепсы) или вовсе татарские. И перечисляли – Кокшенга, Тарнога, Кичьменьга, Амга, Айга, Вохтага, Вожега, Еленьга и еще десятки, едва успевал записывать.

Песья Деньга оказалась деревней дворов на тридцать, издалека смотришь: солидно, крепко, дома словно терема на угоре, а ближе подойдешь, ах ты, как жалко – жилых-то всего четыре, остальные стоят бесхозными, темными и холодными, как могильные склепы. Сам Алексей Алфеевич с утра ездил за пенсией на центральную усадьбу колхоза, напился и спал беспробудно, зато его сосед был трезв, благоразумен и деловит. Зазвал к себе на завалинку, спросил, кто и откуда, после чего начал докладывать. Выходило, Олешка Кормаков хоть и пожилой, но дурной человек, потому что всю жизнь просидел в лагерях, и даже на войну его не брали. В колхозе ни дня не работал, то на заработки будто бы ходит, то на прииски подастся. Это последние лет пятнадцать он в деревне живет, да и то как сказать – болтается туда-сюда. Оттого пенсию дали по старости. Пришла тут к нему женщина с Леденьги, уж до чего хозяйственная, домовитая! Говорю, пойдем ко мне жить, на что тебе эдакой срамной мужик? Нет… Интересный, говорит, Олешка-то, с ним не соскучишься… Вот и не соскучилась, года не прожила, убежала… В общем, зря живет на свете и писать в газету о нем не нужно.

Когда же я спросил, мог ли он служить у белых в гражданскую да еще прапорщиком, трезвый сосед ответил определенно – служил! Да уж всяко не прапорщиком, а каким-нибудь карателем. И потом всю жизнь еще вредил Советской власти, за что и не выходил из тюрьмы.

Я ушел на речку, забился в кусты и кувыркался в траве от восторга.

Олешка проснулся только вечером и несмотря, что я томлюсь на лавочке возле дверей его избы, прошел мимо, в огород, и стал полоть картошку. На свои примерно семьдесят семь он не выглядел, шестьдесят от силы, и на запойного человека не походил: белесые густые брови, глубоко посаженные глаза, словно из-под выворотня смотрит. Редкие бесцветные волосики дыбом, и рот приоткрыт, словно сказать что-то собирается. Однако молчит, а лебеда у него на огороде выдурила по грудь, поэтому он задумчиво огляделся, выдернул один сорняк, долго рассматривал корень, плюнул и пошел в избу.

– Алфеич, поговорить бы надо, – по-свойски сказал я вслед.

Не услышал, зачем-то забрался на чердак, судя по звукам, перебирал что-то, искал, пока не долбанулся башкой о стропилу – аж крыша загудела. Выматерился, слез и наконец-то увидел меня.

– Не нашел я, нету. А была где-то…

– Что ты не нашел?

– Да икону…

Похоже, он принял меня за собирателя икон: это был период, когда по деревням ездили сотни прохиндеев, часто на вид вполне интеллигентных, и скупали, а то просто воровали иконы, лампадки, подсвечники и прочую религиозную утварь.

– А я ведь к тебе не за иконами пришел! – Подал я ему руку. – Здравствуй, Алексей Алфеич.

Он свои руки в карманы сунул, подозрительный, пытливый и одновременно настороженный взгляд его был знаком – так смотрят люди на зоне.

– Ты откуда, парень?

– Я внук Семена Тимофеевича Алексеева, из Сибири приехал, – доложил я.

Олешка никак не среагировал, пустое для него было имя или так тщательно скрывал чувства.

– Ну и чего?

По дороге я разработал две легенды, которые собирался применить, исходя из обстановки, но однополчанин деда оказался слишком закрытым, чтоб сориентироваться и сделать выбор.

– А ничего. К тебе вот прислал, спросить, как здоровье, как живется-можется… – Это была первая легенда, будто бы дед жив.

– Да нормально живется… – он еще глубже забирался под свою корягу. – Картошка вон заросла, полоть некому…

– Что-то ты не понял, Алфеич, – надавил я. – Поди, голова с похмелья трещит?

– С какого похмелья? Я не пил.

– Ну да, не пил! А спал, как убитый.

– Я всегда так сплю. Пешком ходил, притомился… Ты зачем пришел-то?

– Да, постарел ты, Алексей Алфеич туго соображаешь. Понял хоть, кто меня послал?

– Кто?

– Семен Алексеев.

Он не думал ни мгновения, ответил сразу.

– Не знаю такого. Какой Семен?

– Архангельск помнишь?

– Ну, есть такой город.

– Бывал там?

– Бывал… – голос его стал вибрировать. – И не раз. А что?