Сокровища Валькирии. Звездные раны

Они подошли к Зимогору, встали полукругом — наглые, готовые наброситься и разорвать в один миг. У мусорщика на красной роже появились лиловые фингалы и теперь он походил на узкоглазого алтайца. Два его спутника, приведенные сюда явно для подмоги, внешним видом напоминали натуральных уголовников — стриженые, руки в наколках, а на рожах характерные циничные ухмылки. У одного вместо передних зубов торчали гнилые корни, и эта детская беззубость делала его еще страшнее. Второй был одноглазым двухметровым гигантом, с черной пиратской повязкой на лице, отекший, давно не бритый, с отсутствующим взглядом убийцы; двуствольный обрез казался продолжением его рук.

Когда-то главному геологу полагалось табельное оружие, но вместе с демилитаризацией экспедиции отняли и пистолеты.

Впрочем, в такой ситуации вряд ли бы это спасло, но хоть бы одного с собой прихватил…

— Тебе Баркоша говорил — дергай отсюда? — спросил беззубый. — Говорил… А ты не послушался.

Сам мусорщик стоял с карабином на плече и, несмотря на опухшую физиономию, был доволен предвкушением мести.

Река шумела здесь точно так же, с ритмичными переливами, как вчера, когда неожиданно и беззвучно явилась Лаксана…

Зимогор сел и глянул сквозь их расставленные ноги: топограф лежал на берегу и его пугающая неподвижность почему-то не вызывала страха, как и предчувствие собственного конца. Он понимал, что эти отморозки резать сразу не станут, как безвинного топографа, сначала поиздеваются вволю и убивать будут долго, со вкусом. И сейчас вместо ожидаемой — естественной, обязательной! — боязни смерти Олег совершенно холодно думал, как бы не дать им мучить себя: побежать, чтоб стреляли в спину, но встать на ноги не дадут, этот похмельный готов в любой миг ударить сапогом в лицо…

Беззубый приподнял ему лезвием ножа подбородок.

— Когда Баркоша что-то говорит, надо слушаться. Ну, чего молчишь?

— Вчера говорливый был! — заметил мусорщик. — Сегодня язык в заднице…

В этот миг Олег поразился сам себе: не было никакой ненависти или злобы к нему, а лишь чувство, чем-то напоминающее зависть. Хоть Лаксана и сбегает от этого Баркоши, но все равно он может видеть ее каждый день, и сегодня, вернувшись домой, увидит…

— Значит, вчера все сказал! — засмеялся беззубый. — Если помолиться только!.. Слышь, молиться будешь?

От него воняло куревом и луком.

— Буду, — сказал Зимогор. — Убери нож и дай встать.

— Ага! Сейчас! Сидя молись, — все-таки нож убрал и отступил, глядя с некоторым удивлением: будет молиться или нет?

Одноглазый мужик молчал, поигрывая обрезом, морщился — должно быть, страдал от головной боли.

— Уяснил, за что мочить будут? — спросил мусорщик.

— Уяснил, — отозвался Зимогор и посмотрел ему в глаза.

И снова подумал — счастливый! Вернется и увидит Лаксану…

— Мочи его, Циклоп!

Выстрел прогремел внезапно — казалось, был случайным, неприцельным, в лицо ударило дымом, взбитым песком, зазвенело в ушах. Дробовой заряд ушел в землю между ног Зимогора, на поверхности осталась картонная прокладка от пыжа.

Стрелявший похмельный Циклоп захохотал, переломил обрез и швырнул в Олега пустой бумажной гильзой.

— Руки трясутся, а так бы яйца отстрелил! — вставил новый патрон и прицелился. — Ну, сейчас не промажу!

— Ничего ты не уяснил! — Баркоша отвел рукой ствол обреза. — Я сказал: в Манораю не суйтесь.

Ему было неловко признаваться перед своими головорезами, что мстит за другое — за свою гражданскую жену, за рога и фингалы.

Второй раз одноглазый саданул дуплетом у самого уха — тоже как бы случайно, играючи, и оглушил Зимогора. Обрез отлетел на камни и, наверное, сильнейшей отдачей отшибло руку, потому что Циклопу стало не до смеха.

Олег машинально зажал уши, испытывая боль и гул в голове.

— Так будет с каждым, кто сюда придет! — прокричал мусорщик. — Ты врубился, что такое — Манорая?!

И еще что-то сказал, но уже не ему, а кому-то за спиной.

Третьего выстрела Зимогор не слышал, просто что-то мягкое толкнуло в затылок и земля оказалась перед глазами…

7

Она стояла за порогом обворованной квартиры Насадного, одетая современно и даже модно. В блокадном Ленинграде, впрочем, как и в латангском аэропорту, она являлась не одна — с мужчиной, называвшим себя Страгой Севера.

Насадный узнал ее мгновенно, возможно, потому, что когда-то долго и исподтишка наблюдал за ней, даже любовался, и потому запомнил эти вишневые неповторимые глаза.

— Прошу, — после паузы пригласил академик.

— Не нужно пока никуда звонить, — сразу предупредила Дара, закрывая за собой дверь. — Извини, Насадный, но нам пришлось изъять у тебя всю коллекцию, связанную со Звездными Ранами.

— У меня была такая мысль, — сдерживая недовольство, ворчливо произнес он. — Могли бы предупредить.

— Не могли, — сказала она. — Все должно выглядеть как настоящая кража…

— С чем это связано? — возмутился Насадный. — Почему вы хозяйничаете у меня в доме, в жизни? Делаете все, что захотите!.. Или я все еще обязан вам за спасение в блокаду?