Сокровища животного мира

Ноги Фауги являли собой живую иллюстрацию их могуще­ства — они были располосованы в десятках мест как бы ударами скальпеля. Такие ранки не просто щипки или уколы, а чистые разрезы длиной от восьмой до четверти дюйма, насквозь рассекавшие ороговевшие «подошвы» на его загру­белых ногах.

В суматохе все покинули свои посты, и тут-то молниенос­но разыгрались события в большой норе под термитником, похожей на пещерку. Что-то пулей вылетело из норы, запуталось в сетях и скатилось обратно в чрево земли — вместе с сетью. Мы бросились по местам, и в дело пошла тлеющая трава. Внизу поднялся настоящий бедлам, мы нацелили камеры и стали ждать.

Шлеп, бух! Длинный нож Этвонга скрылся в норе, а за ним нырнул и сам Этвонг, но тут же отпрянул как встрепанный — на губах и ушах у него, как бульдоги, висели термиты-солдаты.

— Что там? — закричали все в один голос.

— Чук-чук, — выдохнул африканец, отплевываясь от зем­ли и белых муравьев.

И вот наружу, как пули из нарезного ствола, вылетели папа, малыш и мама. Щелкнули затворы камер и курки ружей, над головой у меня засвистели длинные ножи. Животным надо было прорваться через двойное кольцо людей, и они заметались из стороны в сторону. Я прихлопнул малыша шляпой, а на папашу свалилась целая куча мала, но мама галопом умчалась в кусты, визжа как свинья. Меня поцарапал малыш, а повар, который присоединился к нам ради развлечения, заработал глубокий укус от пожилого папаши. Многие из нас оказались «чукнутыми», но все были очень довольны — мне давно были позарез нужны живые экземпляры этих интересных животных: я намеревался изу­чать их и собирать с них паразитов, как тех, которые кишат на них днем, так и «ночных», являющихся невесть откуда с наступлением ночи и сменяющих «дневных».

Чук-чук, или кистехвостый дикобраз (Atherura africana), — животное весьма замечательное во многих отношениях. Свое имя оно получило за крепкие прямые иглы, протыкающие кожу человека почти с такой же легкостью, как докторский «чук» (шприц), прекрасно известный африканцам в качестве единственного средства от местных болезней — сонной, крау-крау, йоус и других. Чук-чук — грызун и, как все его собратья, считает главным лакомством насекомых. По этой причине, а также потому, что рыть в лесу, даже с помощью похожих на стамески зубов, перегрызающих корни, очень трудно, живот­ные и поселяются под термитниками. Дикобразы — очень толстые существа на крепких коротких лапах; у них довольно длинный чешуйчатый хвост с пучком необычных белых иголок на конце. Иглы состоят из твердой цепочки полых, похожих на пузырьки, словно перевязанных, вздутий, разде­ленных жесткими перегородками. Вся кисточка напоминает высохший початок кукурузы, и, когда животное ею трясет — от злости или от страха, — она гремит примерно так же, как сухие зерна, даже громче. Я видел, как мать-дикобразиха призывает этим звуком своих малышей, разбежавшихся на значительное расстояние, и хвост вибрирует так быстро, что глазом не уследишь.

Несмотря на свое дородство и колючий панцирь, дикоб­раз отличный и выносливый бегун. В некоторых местностях Африки, где по открытым травянистым равнинам там и сям разбросаны купы кустов, за неимением лисиц охотятся на дикобраза. Рьяные английские спортсмены, знакомые, надо думать, с охотой на лисиц в английских графствах лишь понаслышке, несутся на искусанных мухами цеце горных лошаденках следом за сворой «гончих» — борзых, такс и прочих не поддающихся определению представителей со­бачьего рода, вопя во весь голос «ату его!», и продираются через колючие заросли, дымясь от пота. Чук-чук, как и его, далекая пышнохвостая родня, тоже часто прячется в нору после долгого пробега по параболе, и его так же выкапыва­ют оттуда немногословные местные земледельцы. Это слав­ный спорт, особенно если принять во внимание полное отсутствие колючей проволоки, множество ручейков, в кото­рых горные лошадки норовят искупаться, и, что самое важное, — пойманная дичь не только съедобна, а просто объедение.

Но дикобразы — далеко не единственные существа, кото­рые выскакивают из нор, в чем я скоро и убедился.

Около нас одно время околачивался неотесанный и не слишком-то умный парень; откликался он на имя Деле. Он твердо решил работать у нас, ради чего прошел пешком чуть ли не сто миль и явился как раз кстати — у нас не хватало рабочих, а в такой глуши их взять негде. Вдобавок он был намчи, а я научился особенно ценить представителей этого народа. Поэтому он был принят на роль траппера, до тех пор пока я не найду подходящего повода, чтобы от него избавиться. Он включился в работу с горячим энтузиазмом, и я, видя, что он хорошо знает тропический лес и не болтлив, часто брал его с собой на вылазки в самые недоступные уголки леса. Мы наводили переправы через речушки, влеза­ли на деревья, протискивались сквозь переплетения лиан, — короче говоря, ощущали живое биение пульса леса. Наши совместные усилия принесли разнообразные плоды, которые ныне покоятся в ящиках и банках на стеллажах музеев.