Сокровища животного мира

Как-то под вечер мы набрели на скалу высотой футов сорок, разумеется полностью скрытую и погребенную под периной лесной растительности. Сквозь непроницаемый по­лог листвы в сумрак леса пробивались немногие пятна света, и там, куда они падали, разрослись купы густейшей зелени. Нырнув в одну из таких куп, мы сразу же заметили широкие отверстия множества нор. Мы сунули в них носы, прислуши­ваясь и принюхиваясь, как собаки. Несомненно, внутри что-то шевелится!

Мы принялись расчищать растительность вокруг, пока не образовалось нечто вроде пещеры под густым сплетением кустарника и все норы не оказались на виду. Затем стали копать и совать вглубь наши «друзья траппера». Немного спустя я заметил, как что-то заворочалось в куче сбитой листвы за спиной у Деле, и, недолго думая, сделал выпад своим «дру-тра», как я его называл.

Результат был сногсшибательный. Казалось, сама земля встала дыбом, во все стороны полетели грязь и сучья, а Деле на четвереньках шустро ретировался к самой дальней норе, в которой и принялся деловито копаться. Я остался один, более или менее бессмысленно преклонив колени на дыбящейся земле, пока не почувствовал, что она провалива­ется и пора уносить ноги. Я отскочил к Деле и спросил, что бы это такое значило?

Английских слов у него в запасе было немного, да и в лучшие времена произношение было гортанное, а сейчас и вовсе неразборчивое, так что я уловил только одно: «Плохое мясо». Постепенно кутерьма под нами улеглась, и Деле принялся энергично врубаться в нору. Все еще озадаченный, я смотрел, как он срезает верхний слой почвы и тычет свой «дру-тра» в подземелье. Я тоже принял оживленное участие в его кипучей деятельности, и вот он уцепился за что-то смахивающее на пропитанный кровью ком земли и начал тянуть. Мы вдвоем тянули несколько минут, пока наконец не извлекли на свет все десять футов и шесть с половиной дюймов (3 м 15 см) королевского питона (Python regius) — царя африканских змей; его туловище извивалось, изгиба­лось волнами, и по нему пробегала дрожь, как по коже лошади, когда на нее сядет овод.

Это была диковинная добыча, но впереди нас ждали еще более удивительные сюрпризы: там, в путанице подземных галерей, все еще что-то двигалось и издавало какие-то звуки. Мы копали без отдыха, пока пот не полил с нас градом, и подбирались все ближе к источнику шума. В конце концов мы раскопали трех громадных сухопутных черепах (Trionyx triunguis). Они испуганно сбились в кучу и моргали из-под своих панцирей кроткими черными глазами, словно понимая, что их судьба в наших руках. В жизни я не видел у животных такого печального и умоляющего выражения, хотя при виде любого животного, оказавшегося в беспомощном состоянии, я едва не умираю от сострадания. Деле намере­вался прихватить их в лагерь — для общего котла, но я непоколебимо встал на защиту своих протеже, может быть, в основном из-за того, что они боятся щекотки сзади под панцирем, а это еще больше связывало нас узами взаимопо­нимания и симпатии. Разумеется, победа осталась за мной, хотя мой авторитет не играл здесь главной роли: просто Деле, как истый африканец, вполне понимал мои чувства, вдобавок он не был голоден, а я еще и намекнул, что в моей стране убийство черепах считается очень плохим джу-джу.

★ ★ ★

Я понимаю, что нельзя не упомянуть о леопарде, и не только потому, что проделки этого животного — джу-джу и для черных, и для белых людей, а просто потому, что как раз в этих местах они водятся во множестве.

Первый случай, когда я наглядно убедился, что здесь и вправду водятся леопарды, произошел через несколько дней после того, как мы перенесли лагерь из-под защиты станции Мамфе, где изучали жизнь животных в искусственных, созданных цивилизацией условиях. Новый лагерь мы разбили в глубине девственного леса, в лощинке, под прикрытием кустарника и малорослых деревьев, посередине поляны, покрытой высокой травой. Это была одна из тех прогалин, которые образуются в глуши тропических лесов из-за почти полного отсутствия в этом месте почвы. Лес стоит вокруг таких полян сплошной зеленой стеной, и небольшие рощицы разбросаны лишь там, где в углублениях рельефа накопи­лась почва. Чтобы добраться до этого места, мы пошли по «Большой северной дороге» от «парома» (это был старый челнок), находившегося ниже по течению от Мамфе, и перевалили через холм за рекой. Здесь дорога идет то травянистыми пустошами, то лесом. В последней травяни­стой излучине, которую пересекает дорога, мы прорубили, выбирая участки «наименьшего сопротивления», ход влево — он извивался по полю среди травы и приводил в конце концов к нашему тенистому приюту.