Сокровище альбигойцев

В средневековом «царстве любви» незримо царил Амур-Эрот. Он больше не был крылатым мальчиком, как представляла его Античность. Однажды трубадур Пейр Видаль по пути из Кастельнодари в Муре, ко двору Раймона V Тулузского, силой своего поэтического воображения увидел воочию «бога любви».

«Это было весной, когда расцветают цветы, зеленеют леса и звонко поют птицы. И увидел я, что ко мне подъезжает рыцарь на коне, могучий и прекрасный. На загорелое лицо его спадали пряди светлых волос, ясные глаза сверкали, улыбка открывала жемчужные зубы. Один сапог его был украшен изумрудами и сапфирами, на другом не было ничего ^{1}.

Одеяние рыцаря было расшито розами и фиалками, а на голове был венок из цветов календулы. Его иноходец был наполовину черен, словно ночь, наполовину бел, как слоновая кость. Нагрудник коня был сделан из яшмы, стремена — из халцедона. На уздечке блистали два камня, столь прекрасные и ценные, что таких не могло быть даже у Дария, царя персов. Карбункул на поводьях сиял, как солнце.

Рядом с рыцарем ехала дама, в тысячу раз превосходящая его красотой. Ее кожа была как снег. Румянец ее щек был подобен цвету розовых бутонов. Волосы сверкали на солнце, словно золото.

За дамой следовали оруженосец и фрейлина. Оруженосец вез лук из слоновой кости и три стрелы за поясом: одну из золота, одну из стали и одну из свинца. Что до фрейлины, то я увидел только, как ее волосы спадают на седло, чепрак и голову лошади.

Рыцарь и дама начали песню, которую звонко подхватили птицы.

— Дозволь нам отдохнуть у источника на этой поляне, — промолвила дама. — Мне не нравятся замки.

— Сударыня, — отвечал я ей, — в тени деревьев так уютно, и чистый ручей струится по камням.

— Пейр, — сказал мне рыцарь, — знай же, имя мне — Любовь, дама эта — Благосклонность, а наших спутников зовут Стыдливость и Верность.

Вольфрам фон Эшенбах начинает свой «Парцифаль» длинным вступлением о верности и неверности. Сомнение в Боге мешает спасению души, но рыцарственный дух, «соединенный с отвагой», может заслужить спасение. Тот же, кто был неверен и не имел ничего святого, неминуемо попадает в ад.

Где в сердце властвует сомненье,
Душе скрывая путь к спасенью,
Но ум, хоть заблуждений полн,
С отвагою соединен,
Где жизнью правит честь и стыд,
В душе цвет белый с черным слит,
Как в оперении сорок.
Тому, как минет жизни срок,
Равно и рай, и ад открыт,
И он надежду сохранит.
Неверности прощенья нет,
Ее одежды — черный цвет,
И ей во мраке ада дом.
Кто пред людьми был чист во всем
И верность Богу сохранил,
Сиянье рая заслужил.
А между женщин той почет,
Кто стыд и скромность сбережет,
Такой жены молю у Бога.

Я показать стараюсь вам

Пример для рыцарей и дам.
Давно и далеко отсюда…

Вольфраму фон Эшенбаху не нужен был опыт миннезингеров того времени, чтобы показать, какие роли отводятся мужчине и женщине в любовных отношениях. Мы знаем, как открывалось средневековое «царство любви». Там не пользовалось особым уважением иудейское представление о сотворении человека, согласно которому Яхве создал вначале мужчину, Адама, ставшего для Евы отцом и матерью. В средневековых легендах Адам и Ева — два ангела, заключенные Люцифером в земное бытие. Как в раю, так и на земле Ева равна Адаму. Она не жена «плоть от плоти» его, но «прекрасная госпожа», domina,поэтому романские народы, как потомки иберов и кельтов, видели в женщине нечто пророческое и божественное. Иудейская женщина была настолько подчинена мужчине, что не считалась достойной даже собственного имени — носила сначала имя отца, потом имя мужа. В Лангедоке, особенно в Пиренеях, где традиции иберов и кельтов сохранились лучше всего, древнейшие роды носили имена женщин. Там говорили: потомки Белиссены, Империи, Оливерии. Атрибутами женщины были не веретено и колыбель, но перо и скипетр.

Трубадуры были поэтами. Поэты всегда томятся невыразимой тоской. И если их томление не находит исхода в любви, они обращаются на путь, где есть «Утешитель», на путь, который явил нам Христос в Евангелии от Иоанна.

Трубадуры были поэтами в стране, где солнце сияет ярче, чем у нас, где звезды так близки к земле и где так легко молиться.

Молящиеся поэты переставали быть безрассудными сочинителями баллад. С этого момента они становились «чистыми» — катарами!

Катары, как мы увидим на одном примере, переносили законы любви ( leys d’amors) в область духа. Вместо женской благосклонности они искали освобождения духа. Вместо дамы сердца — «Утешителя».