Сокровище Сивояры

Обиженная на Бермяту Ева едва не отбросила перо. Сюжет явно уходил в сторону, превращаясь из боевика в романтическую комедию. Откуда-то толпой вылезли средневековые разбойники с огромными усами, мушкетами и шпагами, но Ева легко отразила их строчащей из пулемага Задорой. Попутно Ева торопливо соображала. Открытие было где-то близко. Оно нашаривалось, но в слова пока не облекалось.

Тем временем и свиток не дремал. Из леса за рекой, громко икая, выбралось жутчайшее существо – рыхлое, липкое, пожирающее всё на своём пути. Ни кусты, ни узкий мостик, ни камыш – ничего не стало для него преградой. Подчиняясь командам Евы, Ниська его обстреляла. Рогнеда бросила пару огромных камней – всё было бесполезно: покрывающая бока существа слизь мгновенно всё растворяла. Существо втягивало всё, чем его атаковали, и ползло дальше, становясь всё отчётливее и толще.

– Пожиратель! – испуганно прошептала Ева, давая ему имя.

Ниська неосторожно подлетела к Пожирателю сверху. Он мгновенно выбросил липкую руку, сгрёб Ниську и потянул её к своей распахнувшейся пасти.

У Евы оставался всего один ход. Уже чувствуя, что всё бесполезно, она стала писать: «Ниська ударила его боевым молото…», но в последнюю секунду, озарённая, дописала «молоточком, резиновым, писклявым».

У Ниськи в руках возник молоточек, смахивающий на тот, который вечно летал за самой Евой, требуя от неё великих свершений. Только тот молоточек был как гармошка, а этот превратился в жёлтую уточку. Получив по лбу молоточком, Пожиратель издал душераздирающий вопль, отшвырнул Ниську и, прыгнув в Красную реку, сгинул.

– Кузькина Мать! – заорала Ева, и это получилось несколько двусмысленно. – Сработало! Жанр – вот его слабое место!

– Какой ещё «жанр»? – спросила королева карман- ников.

– У каждой книги есть жанр! Всякий раз, как я меняю жанр, свиток тоже вынужден его менять! А это старый свиток! Он как писатель-реалист, который пытается придумать что-то, чего не было в действительности, и его клинит! Он пугается – и получается ерунда! Ну и отлично! Я превращу всё в фарс!

– Ещё раньше дом сожрёт стожаров! – заметила Кузькина Мать, осторожно заглядывая через её плечо в свиток. – Вон они уже к столу лезут!

И правда, Филат и его мама тянулись к шкатулке длинной палкой с кучей привязанных к ней амулетов. Дом, прекрасно видевший это, с удовольствием готовился проглотить их со всеми потрохами.

– Дом – часть свитка, – уверенно заявила Ева. – Так что он у нас тоже из жанра не выпадет!

И, потерев руки, она начала действовать. Дух пишмагерства охватил её. Перо скользило по свитку. Повинуясь ему, африканский бомбардировщик сбросил на парк детскую ванночку и двести килограммов моркови. В ответ взлетевший с запасного аэродрома истребитель-перехватчик удачно обстрелял его вишнёвым кремом. Пилот катапультировался, но ещё до того, как его захватили в плен, сожрал секретную карту, нарисованную вареньем на вафле. Это был уже ход Евы. Далее Ева сотворила котобарана – задиристую прыгучую овечку, сильно смахивающую на кота. Свиток, отбиваясь от котобарана, с усилием выдумал котоварана – ящерицу с кошачьей мордой. «А-а, плагиат!» – радостно воскликнула Ева и задалась вопросом: кто сильнее – котобаран или котоваран? У котобарана лучше прыгучесть и мощный удар рогами. А у котоварана – удар хвостом и укус сильного отравляющего действия!

Пока котоваран и котобаран сражались, Бермята отыскал где-то старый утюг и принялся его уговаривать:

– Вот ты, утюжок, не работаешь! Ты плохо делаешь! Ну и что, что у тебя шнура нет? Ты же хороший, ты сможешь и так! Соберись, мужик! Давай я тебя поглажу, ржавенький мой!

Настасья, скрестив руки на груди, наблюдала за ним с каким-то непонятным выражением лица. Ева попыталась занять её чем-нибудь полезным, но Настасья отказа- лась.

– Я занята. Я любуюсь дурачком, – огрызнулась она, обращаясь скорее к Бермяте, чем к Еве.

– Каким дурачком? – не понял Бермята.

– Никаким. Ты обидишься!

Ева томилась. Давно пора было закруглять эту сюжетную линию, но Настасья продолжала всё портить. Ева попыталась оторвать перо от свитка, но оно строчило без её участия. Герои, как часто с ней бывало, захватили власть над автором и действовали по собственной воле. У нарисованной Настасьи пробудились её обычные анализаторские способности.

– Если я скажу Бермяте то-то и то-то, он ответит мне так-то и так-то. Если же я начну сразу с того-то и того-то, он скажет мне то-то, а я в ответ скажу ему так… – бормотала она себе под нос. Она повернулась к Бермяте и решительно произнесла двенадцатым кеглем полужирного очертания: – Имей в виду! Я тебя терпеть не могу! И никогда тебя не прощу!

– А Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! – сказал Бермята заглавными буквами.

Настасья распахнула глаза. Такой вариант в её просчитанной схеме предусмотрен не был.

Здесь Ева не удержалась и лёгким, изящным росчерком пера заставила их поцеловаться, после чего опустила глазки и скромно сказала: «Ой!» И только потом переключилась на Филата и Кукобу. Она за них не волновалась, ибо сам жанр романтического фарса не подразумевал ничего особо зловещего.