Сокровище троллей

Барикай кивнул. Приятно было вспомнить тот удачный ваасмирский вечер, когда старик-лекарь не только позволил ему за жалкие медяки поглядеть на вскрытие, но даже рассказал, как действуют легкие в грудной клетке, раскрывшейся под ножом. Тогда Барикай выучил замечательное слово «плевра» и узнал о болезни под названием «воздух в груди» — от нее тот бедняга и скончался. Воздух в груди, но не в легких — ну интересно же! Легкое повреждено, воздух попадает в область плевры. И если выхода ему нет…

«Как лечат эту болезнь, господин мой?» — спросил он ваасмирского лекаря. И услышал высокомерный ответ: «Врачебное искусство бессильно!» С такой же интонацией произносил эту фразу и Астионарри.

Барикай тогда подумал: а почему не проколоть грудь, чтобы выпустить этот воздух, убивающий человека? Но у него хватило ума промолчать. Кто он такой, чтобы учить настоящего целителя, прошедшего испытания и имеющего право лечить людей?..

— Ладно, — весело сказал Барикай, снимая нагар с фитиля светильника. — До ужина есть еще время, и я намерен получить немного удовольствия.

«Что, опять вопросы? Надоел ты мне… — Голос Астионарри звучал неискренне. Духу великого целителя тоже хотелось поразвлечься. — Ну, разве что по травам немного… В каком месяце собирают зверобой?»

* * *

Каменные грибы дают троллям силу. Гух ест каменные грибы.

Каменные грибы отнимают ум. Гух глупее бревна.

Он набросился на Агш. Глупо. Агш подняла камень и разбила Гуху нос. А потом бросилась бежать. Агш не хочет детенышей от Гуха.

Гух гнался за Агш. Гух бегает быстро, но ему мешала дубина. Он ее не бросил. Глуп, как валун.

Агш бросила дубину и бежала налегке. Было весело. Хотелось кричать злые слова, но самка берегла дыхание.

Но когда самец отстал, она крикнула:

— У Агш не будет детеныша от глупого Гуха!

Скалы подхватили правильные слова и повторили их много раз. Хорошо. Пусть самец услышит!

Агш выбежала на лед и остановилась.

Она вернулась к реке. Это плохо. Охотники ушли далеко в лес.

Самка наклонила голову и тихо зарычала от досады. А потом решила не возвращаться к охотникам. Там Гух. Она пойдет в пещеру. А по пути найдет на льду полынью. У полыньи дышит рыба. Рыбу можно ловить руками. Агш ловкая.

Но полынья не попадалась. Возвращаться без добычи было стыдно. Агш решила подняться на берег и вернуться в лес.

Берег высокий, но на краю растет дерево. Корни вылезли из земли, свесились наружу. Дерево доброе. Оно подаст корень, Агш поднимется на обрыв.

Ловкие босые ноги переступали с камня на камень. Самка ухватилась за узловатый толстый корень, подтянулась…

И тут обрыв, только что казавшийся прочным, смерзшимся, вдруг просел и с грохотом обрушился на лед.

Злое дерево прыгнуло на Агш, ударило, сбило, прижало к груде камней. От боли Агш взвыла, но тут же замолчала. Сама хищница, самка тролля знала, кто приходит на крик беспомощной дичи.

А она была беспомощна! Дерево крепко вжало ее в валуны. Оно было тяжелым, очень тяжелым. Агш не могла его сбросить, не могла даже извиваться под ним. Даже Гух, который ест каменные грибы, не мог бы держать Агш с такой злобной силой.

Самка грызла кору, но дерево терпело и не выпускало добычу. Агш высвободила руку и отломила большую ветку. Дерево стерпело и это.

И тогда Агш заскулила, тихо, горько и безнадежно. Так она плакала, когда была маленькой. И не было рядом никого, кто с презрением сказал бы ей: «Детеныш!»

* * *

— Пожалуй, будет лучше, если в крепость первым отправишься ты. И поинтересуешься промеж прочих разговоров, нет ли у них лекаря. Зуб у тебя болит или что другое…

— Лучше что другое! — передернулся наррабанец Кхасти. — Не позволю этому вору лезть ко мне в рот!

— Дело твое… Главное, тебя он ни разу не видел. Ты его не спугнешь.

— Как прикажешь, хозяин.

— Прекрати называть меня хозяином. Мы напарники.

— Напарник, — поправился наррабанец.

Он может называть Хашарнеса как угодно, но тот все равно останется его хозяином.

Кхасти знал, что такое долг. Этот человек дал своему рабу свободу — но принял ли ее тот, кто сам назвал себя собачьей кличкой? Силуранец позволил вольноотпущеннику вернуться на родину — но примет ли Наррабан того, кто презрел благодарность?

«Выйдя из-за чужого стола, расплатись», — гласит старая мудрость. А платить предстояло немало.

Этим летом наррабанец, которого тогда еще не называли Кхасти, глядел в глаза смерти. И теперь бог смерти видится ему не черной тушей с длинными щупальцами, как уверяют жрецы. Нет, он представляет себе смерть в виде гигантской — размером с корову — жабы. У смерти выпученные глаза, гладкая серо-зеленая кожа и кривые клыки по углам пасти, растянутой, словно в жуткой ухмылке.

* * *

Тварь глядела снизу из ямы. Не яма — целый котлован. Должно быть, отсюда брали песок.

Безымянный раб, лежавший на краю ямы, глядел не на тварь. Наглядится еще. В упор. До последних мгновений жизни любоваться будет.

Он смотрел на темную полосу неподалеку от Клыкастой Жабы. На лежащий на песке меч. На свою последнюю надежду умереть человеком.