Соль и сахар

Я продолжаю думать о том, что бабушка говорила мне в начале марта, когда ее положили в больницу. Она говорила, что ей приснилось, будто я снова маленькая и играю с сахарницей. «Я говорила тебе, что тогда подумала, что это знак? – говорила она. – Знак того, что ты предназначена «Соли». Ты всегда была на кухне».

Я думаю, именно тогда я впервые поняла, что бабушка… как бы это сказать…

Умом, конечно, я понимала, что она не поправится. Она была слишком слаба для химиотерапии. Ее организм не вырабатывал достаточного количества мочи. Пищеварительная система останавливалась. Живот день ото дня раздувался. Врачи приезжали каждую ночь и отводили нас в сторону, чтобы добавить новый орган к списку поврежденных частей тела.

Кишечник.

Матка.

Слизистая желудка.

Правая почка.

Легкие.

Болезнь быстро распространялась, устремляясь все выше и выше. И я знала, что последует за легкими. Знала, что она не поправится, но не хотела в это верить. Не с моей душой. Потому что, как и бабушка, я тоже верю в приметы. Верю в проклятия. Но больше всего я верю в счастливый конец. Такой, который бывает в теленовеллах, когда персонажи оправляются от худших трагедий, становятся сильнее и возрождаются.

Но бабушкин знак обо мне никак не мог быть правдой. Потому что я не предназначена для «Соли». Никогда не была предназначена для «Соли». И мы обе это знали. Точно так же, как знали, что чуда не случится и бабушка не поправится.

Может быть, знаки все-таки ненастоящие…

А если это так, то, наверное, я действительно не создана для собственного дома. Где вообще мое место?

Склонившись, чтобы положить букет подсолнухов на ее могилу, я замечаю, что там уже лежат другие подсолнухи, которым, может быть, день или два. Должно быть, их оставил кто-то, кто знал, что это ее любимые цветы. Может быть, донья Сельма?

Я провожу кончиком пальца по бабушкиному имени на надгробии.

– С тех пор, как ты ушла, у нас серьезные проблемы, – говорю я, сдерживая слезы. – Бабушка, что мама имела в виду? Ведь мне ты говорила, что во сне видела меня в «Соли».

Я ненавижу, что ее здесь нет, чтобы защититься. Чтобы сказать мне, что я ошибаюсь. Что это недоразумение.

Чтобы сказать мне, что…

Что она любит меня. Что все это – просто дурной сон. И она не оставила нас.

– Не знаю, зачем я здесь, на этом кладбище, как будто я могу найти тебя и убедить вернуться домой и все исправить. Как будто ты ушла из-за какой-то ссоры. Как будто я могу что-то исправить своими извинениями. – Я хватаю ртом воздух. – Что я сделала не так? Прости. Вернись. Пожалуйста, вернись.

Я долго плачу, прежде чем сталкиваюсь с правдой.

Бабушка не вернется. Ее больше нет.

И я ничего не могу сделать, чтобы вернуть ее, независимо от того, как долго я избегаю прощания.

Ужасная волна негодования захлестывает меня, как будто мама и бабушка, должно быть, наказывают меня за что-то. За то, что я не была хорошей дочерью. За то, что не унаследовала их кулинарный талант. За то, что я – паршивая овца в семье. Я всегда была обречена на одиночество, не так ли? Я никогда не принадлежала к их числу.

– Почему ты не научила меня готовить? Почему не позволяла мне позаботиться о «Соли»? Почему ты… почему ты должна была уйти, когда мы… когда ты нужна нам больше всего? Когда ты нужна мне? Ты обещала мне, что будешь со мной. Ты обещала! Зачем было говорить маме, чтобы она продала «Соль»? Почему ты отреклась от нас? За что? – Я закрываю лицо руками, чтобы заглушить свой крик.

– Не будь так строга к своей бабушке, – мягко произносит голос позади меня.

Я так горько плакала, что не заметила, что здесь есть кто-то еще. Когда я поворачиваюсь, на фоне заходящего солнца вырисовывается чей-то силуэт. Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть лицо.

А затем быстро вскакиваю на ноги, чтобы сеу Ромарио не возвышался надо мной. Без мамы рядом я не знаю, как себя вести. Я хочу убежать. В последний раз, когда я его видела, он выкрикивал ужасные вещи в адрес Педро. Мое сердце колотится от страха.

– Возможно, в конце концов она почувствовала, что закрыть «Соль» будет лучшим выходом для тебя и твоей матери, – говорит он. – Шанс начать все сначала без нее.

Он подходит ближе к могиле, и я понимаю, что он держит букет подсолнухов, точно такой же, как у меня.

– Что вы здесь делаете? – спрашиваю я, но он лишь грустно улыбается и заменяет старые подсолнухи новым букетом, который принес. – Вы не знали бабушку! Вы – ее враг! Откуда вы знаете, что подсолнухи – ее любимые цветы?!

Он не отвечает. Просто возится с цветами, пытаясь аккуратно расположить их так, чтобы они не заслоняли имя бабушки. Я жду в тишине, меня колотит нервная дрожь.

– Когда она заболела, – наконец говорит он, – я ездил навестить ее в больницу.

Я делаю шаг назад, страх наполняет мою грудь при одной мысли о том, что этот человек появлялся в больничной палате.

– Вы не имели права! Что вы ей сказали? Вы причинили ей боль?

Его глаза расширяются.