Соль и сахар

– Ларисса, нет. Нет. Я должен был увидеть ее… Я не cмог найти в себе силы сказать ей, как мне жаль… Не cмог… Не cмог сказать… Но я думаю, она поняла. Я… я пытаюсь убедить себя, что она поняла… И она… Она мне доверилась. Рассказала о «Соли». О том, что финансы в плохом состоянии. И она сказала, что собирается сказать Элис, чтобы она продавала пекарню. Она собиралась сказать Элис, чтобы та отпустила ситуацию… Чтобы начать с тобой новую жизнь, в которой вы обе будете свободны.

Это мамины слова. Неужели бабушка действительно ему доверилась? Нет, бабушка никогда бы этого не сделала. Она ему не доверяла.

Но опять же, бабушка, которую я знала, никогда не посоветовала бы маме продать «Соль».

Теперь я уже не уверена, в самом ли деле я вообще ее понимала. Я не знаю, чему верить.

– Я должен признать, что «Сахару» тоже пора закрывать двери, – добавляет он. – В этой экономике никого не интересует домашняя выпечка. Там есть место только для крупных промышленных пекарен. Я был упрям и не видел этого раньше.

В моем горле образуется болезненный комок. Если «Сахар» сдастся, то для «Соли» – или для других соседей – надежды не останется.

– Вы всю свою жизнь боролись за свою пекарню. Как вы можете вдруг взять и отказаться от своего собственного дома?!

– Я уже не тот, что прежде. – Его взгляд слишком долго задерживается на бабушкиной могиле, и у меня возникает ощущение, что сеу Ромарио говорит это и ей тоже. Он оглядывается на меня.

– Моя дочь устала, и она беспокоится о моем здоровье. Я надеялся, что мой внук позаботится о «Сахаре», но знаю, что он снова уедет, как только окончит школу. Он не любит «Сахар», как я надеялся, и мне надоело с ним ссориться. У меня больше нет причин держаться.

Я вижу слезы, которые он пытается скрыть. Я знаю, что он не до конца сдался.

Он нежно касается могилы рядом с бабушкиной. Могилы отца.

– Габриэль был чертовски хорошим работником, – говорит он. – Не умел ни готовить, ни печь, но заслужил свое место в моей пекарне.

Я не могу удержаться от улыбки. Я этого не знала.

– Папа не умел готовить?

– Габриэль? Даже кастрюльку риса не в состоянии был сварить. Но этот парень разбирался в бухгалтерии так, словно родился администратором. Настоящий гений. У него был настоящий талант вести дела «Сахара», как у моей матери. Он смотрел на все это, как на какой-то особый рецепт, который никто из нас не в состоянии прочитать. Если бы он был здесь, я знаю, «Сахару» ничего бы не угрожало. Я скучаю по нему каждый день. Мне не хватает его советов.

Я понятия не имела, что папа так много значил для него. Больше, чем служащий. Больше, чем протеже. Папа был ему как сын, судя по печальному взгляду, который сеу Ромарио бросает на его могилу.

Раньше я задавалась вопросом, насколько отец был вовлечен во всю эту вражду, и какую, должно быть, бурю вызвало то, что он влюбился в маму. У меня возникает чувство, что в истории моих родителей есть нечто большее, чем мама хотела бы мне рассказать.

– Вы… скучаете по моему отцу? – спрашиваю я.

– Каждый день! – не задумываясь, отвечает сеу Ромарио, и я слышу в его словах столько боли, что у меня наворачиваются слезы. – Я даже скучаю по его неуклюжести, – криво усмехается он, совсем как Педро. Вернее, наоборот. – Габриэль был единственным, кто меня понимал. Понимал мое виˆдение «Сахара». Верил в традиционные рецепты. Любил мамины пироги с гуавой. Заботился о «Сахаре» так, как никто никогда не будет забо- титься.

– Педро тоже заботится, – вырывается у меня, и сеу Ромарио выглядит немного озадаченным.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает он.

Может быть, я перешла черту. Я не должна заступаться за Педро. Но сеу Ромарио смотрит на меня выжидающе, словно человек, который хватается за соломинку, и я ничего не могу с собой поделать.

– Оттуда же, откуда вы знаете, какие у бабушки любимые цветы, – говорю я и замечаю в его глазах искру понимания.

Я пришла на кладбище, чувствуя себя такой потерянной, но мне интересно: а вдруг это бабушка привела ко мне сеу Ромарио, чтобы он оказался рядом, когда я не смогла услышать ее сквозь всю эту боль. Чтобы объяснить, что она просто пыталась уберечь меня и маму. Сеу Ромарио смотрит на бабушкину и папину могилы, и я вижу в его глазах нежность, которая возрождает во мне надежду на будущее. Вражда однажды закончится. Я просто это знаю.

– Спасибо вам за то, что вы любили бабушку и папу, – говорю я.

И он вдруг разражается рыданиями. Хотела бы я знать, что сказать. Что сделать, чтобы утешить его. Но теперь, когда я знаю, что он на самом деле чувствует, я не сдерживаю собственных слез, как в ту ночь, когда он пытался выразить нам свои соболезнования. Мы плачем вместе.