Соль неба

Надо сказать, что в Забавино издревле не только умели, но и любили воровать. Забавинцам казалось нелепым не украсть, если такая возможность предоставляется. Не красть казалось занятием глупым и пустым: ну, если все крадут, что я один – дурак, что ли? Забавинцы крали много, с удовольствием, причем не то именно, что было им необходимо, а что просто плохо лежало, оправдывая себя при этом известной поговоркой про то, что в хозяйстве все сгодится.

На улицах Забавино могли валяться вполне себе ценные в хозяйстве вещи вроде старых покрышек; продавленного, но вполне еще годного в употребление дивана или крепкой табуретки. Подбирать вещи забавинцам было неинтересно – чего ничье-то хватать? Совсем иное дело: чье-то чужое своровать, в этом были кураж, смысл и интерес.

Иногда забавинцев лениво и не очень охотно ловили на воровстве, но им всегда удавалось каким-то волшебным образом договариваться с поймавшими. Во всяком случае, никто не мог вспомнить, чтобы в забавинском суде судили за воровство, и, если бы такое случилось, жители города были бы окончательно поражены.

И тут открылся Храм.

Как-то очень быстро забавинцы поняли, что смерть – она, может, на миру и красна, а вот воровство на миру – ну никак невозможно. И снова всколыхнулся внутри их уставших тел забытый, забитый ежедневными заботами стыд. Вдруг почему-то оказалось, что пожертвовать меньше, чем твой сосед, – неловко, хотя слова-то такого – «пожертвовать» – жители города и не ведали никогда.

Денег у забавинцев никогда не было – ни при советской власти, ни при новой. Они привыкли к такому положению дел, считали его естественным. Понимание необходимости экономить каждую копеечку передавалось из поколения в поколение ровно так же, как необходимость дышать. Или, скажем, шлепать детей за двойки, хотя ни один забавинец не смог бы объяснить, почему в школе надо учиться хорошо, ведь в результате отличники вырастали в таких же безденежных людей, как и двоечники.

Конечно, нельзя сказать, чтобы им было все равно, сколько рублей отдать за одну свечку или иконку. Они даже начали сговариваться, сколько можно за маленькую свечу заплатить, а сколько – за большую, толстую. Назначать цену самим было непривычно – не назначать невозможно.

И уже через несколько дней каждый человек спокойно подходил к Ариадне и выкладывал определенную сумму за определенную свечу.

Сложнее, конечно, было с иконами, но и здесь ситуация постепенно нормализовалась.

Ариадна вела строгий подсчет свечей и доложила отцу Тимофею, что в первый день украли десять, во второй – двенадцать, в третий – пять…

А через некоторое время, к удивлению Ариадны, воровать перестали вовсе.

Через две недели отец Тимофей подсчитал, сколько денег они выручили за продажу свечей и икон, и с радостью заметил, что денег набралось больше, нежели выручали в таких же маленьких храмах, где доводилось служить отцу Тимофею и где пожертвования за свечи или иконы имели твердую цену.

Это обстоятельство, конечно, обрадовало священника, но не очень удивило: разве может воровать человек в доме Божьем, куда он пришел сам, по собственной воле и нужде?

– Получается, если бы все Забавино было домом Божьим – тут перестали бы воровать? – спросила Ариадна.

Отец Тимофей вздохнул только – ничего не ответил.

Он вообще не любил слова попусту тратить, с юности усвоив, что слова– они как гвозди: если один крепко вбил – прибил доску, а если стал вбивать много, доска, глядишь, и разрушилась.

А потом отец Тимофей заболел. Причем не просто так захворал, а с последовательностью. Сначала отослал архиерею послание: мол, занемог сильно и окончательно, заканчиваю свое земное существование и надо бы присылать нового настоятеля помоложе, дабы ростки веры, которые только начали расцветать в Забавино, не затоптала суета окаянной жизни.

И уже после этого слег.

На все причитания Ариадны сказал только:

– Болезнь дается человеку для того, чтобы он остался наедине с Богом.

И больше не говорил ничего. Лежал, в потолок глядел или спал. Ел мало и неохотно, словно не по желанию, а по надобности. В глазах мерцала печаль отходящего человека.

Ариадна вызвала доктора. Тот осмотрел больного, покачал головой, велел, чтобы анализ крови сделали и ЭКГ на дому. Поскольку выходить из дома батюшке категорически нельзя.

Ариадна позвонила в больницу, узнала, сколько будет стоить вызов. Подумала сначала взять деньги из тех, что дают за свечи и иконы, но поняла, что если настоятель об этом узнает – рассердится наверняка. А потому направилась в ломбард и заложила кольцо.

Медсестра – прихожанка Храма – долго всматривалась в побелевшее от болезни лицо отца Тимофея, ахала и даже смахнула слезу, иголку в вену вставила быстро и ловко, от денег отказалась и даже обиделась, просила обращаться всегда если что лично к ней и убежала.

Парень, который делал ЭКГ, прихожанином не был, но денег тоже не взял.

Сказал только: