Соль неба

– Я сам-то в Бога не верю. Думаю, если бы Бог был, мы бы так херово-то не жили. А бабка моя в церковь вот начала ходить, подружками обзавелась тут, прям расцвела вся. Про настоятеля говорит – хороший мужик, спокойный, честный, на вопросы отвечает не просто так, а подумав. Я вот что. Я проведу его как ветерана труда. Ему раз в год бесплатная кардиограмма положена.

Ариадна пошла в ломбард, выкупила кольцо, стала ждать доктора, который должен был ей про результаты анализов рассказать.

Доктор пришел печальный. Плохие новости были обозначены на его лице отчетливо и неотвратимо. Сказал, что анализы плохие, даже, честно сказать, безнадежные, и в самое ближайшее время надо ожидать конца.

Ариадна переехала из вагончика в дом отца Тимофея, благо там было три комнаты, чтобы на всякий случай быть поблизости.

Жизнь уходила из отца Тимофея быстро и неостановимо. Он почти не говорил, вставал только в туалет, есть отказывался, и Ариадна силой кормила его бульоном и кашей.

Она сидела целыми днями на краешке его кровати и думала, что, конечно, не заслужила хорошей, а уж тем более праведной жизни. Ведь Бог – справедлив, Он по справедливости и должен давать, а не просто все время поддерживать неизвестно за что. Господь и так столько ей доброго сделал… А теперь, видно, приготовил для нее новые страдания. Поделом.

Мама Ариадны умерла, когда девочке было четырнадцать лет. И с тех пор никто и никогда не давал ей столько добра, сколько она получила в Забавино. И – хватит. Жизнь – мрак, это она всегда знала. Появился лучик света – поблагодари. И хватит. Честь надо знать, как говорится. Скажи «спасибо» за этот лучик, а дальше и живи привычно во мраке.

Вдруг Ариадна почувствовала, как отец Тимофей взял ее за руку.

– Что, батюшка? – спросила тихо. – Что дать тебе? Может, кисельку? Я сварила.

– Господь добр. Вот Спасителя как уж мучали, а он на обидчиков своих не обижался. Помнишь ли слова? «По вере вашей да будет вам»? И верой этой открылись глаза слепых. Так и в жизни. Кто верит – тот и видит. – Отец Тимофей помолчал: ему трудно было говорить долго. – А кисельку принеси, принеси..

Архиерей прислал отца Симеона проведать настоятеля забавинского Храма. Впрочем, если совсем уж по чести говорить – не только проведать, но и проверить: так ли уж плох отец Тимофей, как сам утверждает?

Архиерей отца Тимофея уважал, но знал, что тот способен на разные разности, иногда даже вслух называл его «юродивым», и что отец Тимофей задумает и для чего – понимал не всегда.

Отец Симеон вызвался поехать сам, ему непременно нужно было увидеть Тимофея и покаяться. Много лет собирался, а тут стало ясно: время сузилось до дней, если не до часов, и откладывать дальше нельзя, потому как никакого «дальше» уже и нет.

Симеон вошел в дом. Тимофей признал его сразу: это был тот самый человек, по чьему доносу его отправили в тюрьму.

Отослал Ариадну и спросил сам, не поздоровавшись:

– Каяться приехал?

Симеон бросился к кровати, рухнул на колени, положил руки на грудь Тимофею, начал безостановочно говорить. Это было не церковное покаяние, но хорошо продуманная и специально выстроенная речь человека, который очень боялся не успеть попросить прощения у того, кто уходит из земной жизни.

Симеон говорил о бесах, что его попутали; о муках, которые испытывал с того самого дня, как арестовали Тимофея; о покаянии и исповеди; вспоминал слова Спасителя: «Всякий грех и хула простятся человеку»; о том, что выхода не было, что кагэбэшники угрожали ему и его семье; что, по сути, его заставили, что сам бы он – никогда и ни за что…

Говорил долго, быстро, один раз даже всплакнул.

Тимофей лежал с закрытыми глазами, молчал. И было неясно даже: слышит он своего собрата или нет.

Симеон даже ухо приложил к груди – проверить, бьется ли сердце старца. Сердце билось.

Вдруг, не открывая глаз, отец Тимофей произнес тихо, но веско:

– Много на себя берешь.

Симеон даже отпрянул от неожиданности.

– Много на себя берешь, – повторил отец Тимофей и открыл глаза. – Через тебя Господь волю свою исполнил. За что ж каешься ты и прощения просишь?

– Да я… – растерялся Симеон. – Я… Как же? На тебя… Писал… Это же я…

Отец Тимофей с трудом поднялся на кровати, притянул к себе Симеона, трижды облобызал, перекрестил.

– Ступай себе с Богом. – Тимофей опять рухнул на кровать. – Тебя Ариадна покормит, и ступай отсюда. На машине, чай, приехал?

– Ага. Архиерей дал.

– Вот и ступай. Архиерею передай – отхожу. Пусть нового настоятеля пришлет. Молодого. Он как раз сейчас думает-решает: тебя ли сюда ставить или молодого. Скажи: пусть молодого. А тебе не надо приход брать – не доросла душа твоя до этого. Ты сюда приедешь, но позже. В свой черед. – Тимофей закрыл глаза.

Было видно, что от такого количества произнесенных слов он сильно устал.