Соль неба

Советская власть четко заявила: интеллигенция – это есть прослойка. Рабочие, крестьяне – огромные такие, мощные, необходимые куски пирога. А между ними прослоечка тоненькая – интеллигенция. В принципе, конечно, не нужна, но раз уж есть – то пусть и будет, дабы придавать разнообразие общему вкусу.

Служащие, правда, в этот пирог и вовсе не попадали. Видимо, подразумевалось, что они будут обслуживать и тех и других. Обслуживающий, так сказать, персонал – даже на прослойку не тянет.

Отец Кости – кандидат наук, работал в НИИ со сложным и одновременно секретным названием, где занимался усовершенствованием авиационных моторов. Дома не уставал гордиться советской авиацией и в праздники непременно поднимал тост «за ту отрасль, которая делает нашу жизнь крылатой».

Мечтал, что сын непременно станет летчиком.

Ну, и Костя тоже стал грезить об этом. Самостоятельной мечты у него никакой не родилось, а папина вполне годилась, потому что была современной и во всех смыслах возвышающей человека.

Мама трудилась в издательстве редактором научно-популярной литературы: помогала ученым внятно и доходчиво высказывать свои гениальные мысли.

Родители познакомились еще в институте, и мама любила повторять, что папа пошел в ученые, а мама – в пропагандисты ученых. Жили родители ладно и спокойно.

Жизнь вокруг была блеклой, довольно скучной, однако абсолютно понятной и предсказуемой. И блеклость, и понятность, и предсказуемость казались совершенно естественными, а потому не только не вызывали раздражения, но даже порождали в душе смутную радость стабильности.

Годами не менялось ничего. Наверху – одни и те же люди. Правда, иногда одни лица заменяли другие, однако это ничего не значило: люди были одни и те же. Одни и те же люди наверху говорили одни и те же слова, посылая вниз одни и те же выводы про то, что жизнь улучшается.

Внизу эти оптимистичные слова радостно подхватывали и несли как знамя – то есть как некое украшение жизни, делающее ее чуть краше, но сути не меняющее. Существование внизу тоже было вполне неизменным: одни и те же проблемы сменяли одни и те же радости. Даже по телевизору показывали одни и те же передачи, которые, конечно, имели разные названия, но один дух.

Советская власть все устроила удивительно: привычка жить так, а не иначе, стала сутью огромной страны, и все были убеждены, что никто эту привычку менять не намерен.

И тут восьмидесятые годы перевалили за середину, все забурлило и начало рушиться.

Казалось, что привычная жизнь – это, может, и не красивое, и даже в чем-то не совершенное, зато удобное существование. И вдруг выяснялось, причем как-то сразу: на самом деле это паутина, закрывающая все настоящее, и надо ее обязательно сбросить, и тогда освобожденные глаза увидят нечто невиданное и прекрасное, а освобожденное тело немедленно туда бросится.

Папа и мама ужасно обрадовались переменам. С какой-то бесшабашной легкостью они приняли вывод о том, что вся их жизнь была неправильной, а сейчас начнется верная, прекрасная и, что особенно важно, перспективная. Они начали ходить на митинги, требовать «социализма с человеческим лицом» и приклеиваться к телевизору, когда показывали политические передачи, то есть постоянно.

Костю происходящее тоже радовало. Ему казалось, что жизнь как-то просветлела, прояснилась, и там, в будущей ясности и светлости, ему наверняка найдется какое-нибудь прекрасное и очень нужное место летчика, а то и космонавта.

В стране, где мало кто понимал смысл слова «крещение», вдруг начали отмечать столетие Крещения Руси. На экране начали возникать священники, что возмущало отца и очень радовало маму.

Папа говорил:

– Опять дурят народ!

Мама возражала:

– Без Бога в России никак нельзя.

Папа гневался:

– Жили в России без Бога и дальше проживем!

Мама улыбалась. Она всегда так делала, чтобы не вступать с папой в лишние дискуссии – такие, в которых не может родиться истина, но вполне может вызреть скандал. Поэтому папа с мамой не ругались никогда.

В конце XX века в России все жили с абсолютным ощущением того, что на дворе не просто жизнь, но революционное время. А это время грубо и однозначно делит всех на революционеров и контрреволюционеров; идущих вперед и стоящих на месте; своих и чужих; правильных и неправильных.

Директор школы, где учился Костя, хотел быть более чем правильным, а именно бежать впереди революционного паровоза, указывая путь. И он пригласил в школу священника, отца Петра, чтобы тот поведал подрастающему поколению, почему так важно, что Русь крестилась.

Священник в рясе и с крестом на груди вид имел важный. Костю удивило, что этот безусловно солидный и даже отчасти таинственный человек постоянно всем улыбался.

А заметив грустного первоклассника, который понуро подпирал стену, всем своим видом показывая, что жизнь его не удалась навсегда, Петр схватил его на руки и крикнул на всю школу:

– Уныние – это грех! А ну-ка, дитя, улыбнись быстренько!

И первоклассник улыбнулся.