Соль неба

Меж тем вскоре выяснилось, что в той самой прекрасной новой жизни, которую он защищал на баррикадах, его родителям места не нашлось. Авиационная промышленность развалилась вместе с Советским Союзом: видимо, отпала необходимость в крылатой жизни. Как, впрочем, и в популяризации науки – нелепо популяризировать то, что медленно и неотвратимо погибает.

Мама отыскала работу корректора в глянцевом журнале. Поначалу ее бесило, что приходится читать только про пошлости и гадости, но потом она привыкла. И даже вечерами за чаем рассказывала новость про какую-нибудь звезду, которая либо развелась, либо женилась, либо оказалась геем.

Отец устроился грузчиком в большой магазин. Успокаивал себя тем, что работа физически очень полезная, и не навсегда, к тому же выгодная. Папа действительно все время приносил деликатесы, которых раньше Костя даже в глаза не видел.

Костя понимал: это все, конечно, украдено, ну, не было у отца на все это денег. Его папа, которым он привык гордиться, о котором с гордостью рассказывал в школе, что тот строит самолеты, – грузчик и вор!

Жизнь перестала быть не только ясной, но и заманчивой. Куда жить-то теперь? Редактировать истории про то, кто с кем спит и зачем? Или заниматься бизнесом, каждую минуту ожидая, что тебя убьют или конкуренты, или бандиты, или милиционеры?

Девушки? Да! Это здорово! Одна, другая… Вон их сколько! И что же? Девчонки – это дополнение к жизни. А саму жизнь куда двигать?

Когда Костя заговорил об этом с отцом Петром, он ожидал, что батюшка начнет его агитировать отдать жизнь церкви. Но нет…

– Помнишь, как Спаситель говорил: «Я есмь Пастырь Добрый: и знаю Моих, и Мои знают Меня», – произнес отец Петр не торжественно, а даже как-то весело. – Добрый Пастырь, пойми ты это! Добрый! Доверься Ему, и Он приведет тебя туда, куда тебе надо прийти. Что такое смирение? Абсолютная, всепоглощающая вера в Господа и в Его доброту. Вот и все.

После путча 1991 года отец Петр начал жить невероятно активно: все время ходил на митинги, входил в комитеты, давал интервью и даже пару раз выступал по телевизору…

На митинги или на заседания таинственных, но всегда очень важных комитетов Петр иногда брал с собой Костю, и тому стало очевидно и зримо казаться, что церковь словно расширяет свои стены и впускает в себя уличную жизнь.

Еще совсем недавно Костя был убежден: уйти в церковь, по сути, значило уйти из жизни. Но тут выяснилось: ничего подобного! Священники становились не менее известными, чем политики и даже артисты.

«Люди церкви могут много чего сделать в этой жизни. Ведь их Господь ведет, и, значит, они сильны. Можно быть рядом с Богом и влиять на жизнь страны – вот ведь как получается…» – думал Костя, честно не отдавая себе отчета в том, что его мысли повторяют слова отца Петра.

Церковь манила. Тем более в те годы больше не манило ничего.

«Вера – это есть знание души», – нередко повторял отец Петр, и Костя много думал над этими словами, постоянно задавая себе вопрос: «Что за знания? Знания о чем? Знания чего?»

Как любые важные вопросы, они притягивали и пугали одновременно. Несколько раз Костя совсем уж решал обсудить их с отцом Петром, но в последний момент останавливал свое желание, потому что боялся: вдруг отец Петр примет его за дурака? Вдруг выяснится, что Костя не уясняет чего-то простого и очевидного?

Костя не хотел признаваться себе в том, что прекрасно понимал, о чем знает его душа, и не обсуждал это понимание с отцом Петром потому лишь, что понимание это было столь же очевидно, сколь и пугающе.

«О чем знает твоя душа? – спрашивал Костя сам себя и отвечал честно: – Она ведает твердо о том, что кому бы то ни было мне служить противно. Кроме Господа. Только Ему я, Костя Никонов, готов служить. Все остальные службы мне отвратительны.

Я не готов превращаться в маму, которая дрожит, что ее выгонят из издательства. Или в отца, который ненавидит магазинное начальство и все мечтает о собственном бизнесе. Короче, я – Костя Никонов – не готов горбатиться ни на кого в новой власти, которая все больше и больше начинает походить на старую. Даже и само это слово «служить» вызывает у меня не просто отторжение, но гнев. Почему я – свободный человек– должен работать на кого-то? Кроме Господа… Смысл жизни может быть, только если она движется к Богу. Разве есть другие варианты движения жизни?»

Этот ответ был столь же очевиден, сколь и страшен. Для того чтобы прийти в церковь, надо уйти из этой жизни. Конечно, церковь уже не существует совершенно отдельно и тайно, как раньше, но все равно она другая и жизнь в ней иная, на уличную непохожая. И как жить без привычного: без друзей, без дома, без родителей, наконец, которым еще придется объяснять этот уход? Все, что неведомо – и жизнь церковная тоже, – одновременно пугает и манит этой неведомостью.