Соль неба

Если с вопросом о Боге все было не очень понятно и мнения по этому поводу весьма разнились, то к тому, что в городе есть Храм, не все, разумеется, но очень многие люди привыкли легко и незамысловато. Мысль о том, что в человеке существует не только плоть, но и дух, который тоже требует, чтобы на него обратили внимание, прижилась быстро и естественно. Может, это произошло потому, что забавинцы поняли: они и раньше нет-нет да и волновались проблемами духа, только не знали, что эти проблемы имеют столь красивое название.

И прежде забавинцы догадывались, что даже в нынешнем мире не все вопросы решаются деньгами, только не знали до поры, что эти деньгами не решаемые проблемы называют так красиво и складно: проблемы духа.

А ведь и любили, и дружили, и детей воспитывали, и с престарелыми родителями ругались – мирились, и все это не просто давалось, бывало, незнамо что порождали эти человеческие связи, а вот побеседовать про это, с деньгами не связанное, было совсем не с кем. С друзьями – если кто сумел ими обзавестись вопреки суете жизни – неловко: у тех своих бед-забот хватает. С коллегами – тем более. В мэрию, понятно, с этим не пойдешь. Мэрия – она вот именно плотью забавинцев была занята, старалась облегчить этой человеческой плоти противостояние житейским бурям. Кроме того, всякий забавинец понимал: кроме организации забавинской жизни, было у мэрии очень много разных, не до конца, правда, ясных, но, очевидно, очень важных дел.

Каждый забавинец знал историю про то, как однажды местный житель встретил мэра, который шел стройку осматривать. Охрана попыталась его к главе города не подпустить, но Дорожный разрешил, быстро рассудив, что нынче такие времена, когда общение с народом приветствуется.

О многом хотел спросить забавинец большого начальника! И претензии думал высказать, и, конечно, совет дать, даже несколько, как надо городом управлять, чтобы все еще более правильно получалось.

Но, упершись взглядом в глаза Дорожного, забавинец с некоторым даже ужасом осознал: не знает он, как начать разговор. Ну, не было у него опыта общения с таким начальством, не понимал он: с мэром надо так же разговаривать, как со всеми, или же как-то по-другому.

Испуганный житель спросил по-привычному:

– Здрасте, Сергей Иванович, как дела?

Мэр посмотрел на забавинца подозрительно и ответил:

– Мои дела – жизнь города.

Вот тебе, пожалуйста, и вся беседа.

А тут – Храм. Два священника в одеждах непривычных, но красивых. И как не подойдешь к ним – непременно поговорят обстоятельно. Даже если совсем уж приспичит и в дом постучишь– не выгонят, беседу подарят непременно. Школу опять же открыли, где отвечают на совсем уж неясные и даже таинственные вопросы.

Не все ж к плохому привыкать? Иногда надо и к хорошему. Вот забавинцы и привыкли.

В тот день отец Тимофей вернулся из Храма совсем не в настроении. Обедал один: отец Константин от еды отказался, схватил бутерброд и пошел в свою комнату футболом жизнь успокаивать.

Смурное настроение настоятеля Ариадна почувствовала сразу, но лишних вопросов не задавала. Живя в Забавино, Ариадна поняла: лишние вопросы – это все, которые не касаются чего-то самого главного в жизни. А поскольку она еще не совсем разобралась, где главное, а где нет, – старалась вообще спрашивать как можно меньше.

Отец Тимофей заговорил сам. Точнее, даже не заговорил, а забурчал:

– Нет, что делают, а? Что делают? Стыдобища-то какая! И глупость! Ведь хотят, поди, как лучше, а получается стыдобища! Глупость человеческая она опасней злобы: злоба – та сразу видна, а глупость таится, подлая, прикидывается… Да кем только не прикидывается…

Ариадна ничего не поняла, но расстроилась из-за печального волнения отца Тимофея. Опять же ни о чем не спросила, рассудив: захочет – сам расскажет, а нет – так и чего понапрасну воздух словами колебать?

Удивительно: в той, московской, жизни она языком молола много, бесконечно. Казалось, если ты молчишь, тебя никто и не заметит, получится, что тебя как бы и нет. А в Забавино чем меньше говорила – тем наполненней представлялась жизнь.

Отец Тимофей поднял на нее сердитые глаза:

– Чего молчишь-то?

– Переживаю за ваши переживания, – честно ответила Ариадна. – Хотя суть их понять и не умею.

– Ачего переживания? Чего? – Тимофей вздохнул. – Стыдобища одна, говорю же. Человек принес в Храм книгу… Толстая, убить можно такой, если рассвирепеть… Не припомню названия… Православное что-то такое… Не помню, – старик усмехнулся: – Слово стало модным: «православный». Раньше «коммунистический» в моде было, теперь «православный». Что там в суть слова никто особо не вдумывался, что, похоже, тут не вдумываются…

И снова замолчал отец Тимофей, но тут уже Ариадна все-таки решилась спросить, чтобы понять окончание истории:

– Так, а стыдобища-то в чем?