Соль неба

Она знала, что отец Тимофей сейчас пойдет в свою комнату и будет долго молиться, разговаривать с Богом и, наверное, как всегда, ругать себя за нерадивость и неумение…

Мать с сыном шли по главной улице Забавино молча, на некотором отдалении друг от друга, как ходили всегда: мать впереди, сын чуть отставая.

Алевтина вдруг остановилась так резко, что Сашка чуть не налетел на нее, обернулась и прошептала:

– Ты это… Ты прости меня, если что… Я вот тоже… Если что… Ладно?

На глазах ее выступили слезы.

Сашка растерялся, залепетал:

– Да ладно, мам, ты чего?

Алевтина обняла его:

– Только уроки будешь делать, ладно? И школу не прогуливать?

Сашке стыдно было прохожих, и он залепетал:

– Да ладно, чего ты? Да буду я. Буду. Отпусти.

Алевтина улыбнулась и отпустила.

– А отец Тимофей тебе понравился? – спросила Алевтина. – Хороший мужик, правда?

– Классный, – согласился Сашка.

И они пошли рядом.

Пришли домой, сели чай пить.

Алевтина смотрела на Сашку, понимая, что о чем-то надо разговаривать. Но в голову все время лезли какие-то нелепые мысли про учебу, про школу…

– Как же я устала, – даже для себя неожиданно произнесла Алевтина.

Сашка посмотрел удивленно: мама никогда не жаловалась ему на жизнь.

Он подошел и поцеловал ее в голову, не зная, что еще надо делать в таких случаях.

Алевтина замерла. Потом прижалась головой к Сашкиному животу и затихла.

А потом в Забавино пришла смерть.

Она мчалась на красном «Мерседесе» по главной забавинской улице неотвратимая, как молния.

У смерти были важные дела. Она спешила. Она летела, не обращая внимания на забавинскую жизнь, на забавинских людей. Она была чужая, эта смерть, пришлая. Она промчалась по улице, чтобы исчезнуть навсегда, оставив на дороге сбитую девочку, уткнувшуюся белым лицом в холодный грязный асфальт.

Отпевал девочку отец Тимофей.

Когда было закончено отпевание и люди, печально покачивая головами, стали подходить прощаться, мать девочки рухнула на гроб и истерично закричала.

До этого она стояла тихо, смиренно, все время крестилась и повторяла беззвучно одними губами: «Девочка милая, как же так… Девочка милая, как же так…»

И вот истерика, казалось, забитая в самую глубь души, вырвалась наружу и завладела всем ее существом.

Женщина кричала громко и невнятно. Она обняла труп ребенка, приподняла и, казалось, вот-вот вытащит ее из гроба.

Ее начали оттаскивать. Она упиралась. Руки матери вцепились в мертвую дочь и, казалось, нет такой силы, которая сможет их отодрать.

Отец Тимофей подошел к матери, повернул ее лицо к себе и сказал сквозь зубы, жестко:

– Себя жалеешь?

На отца Тимофея смотрели безумные от горя глаза, которые не видели ничего, для которых не существовало окружающий жизни, – они глядели внутрь собственной души, в такие ее уголки, куда заглянуть было невозможно, да и страшно было заглядывать.

Не мигая глядя в эти глаза, в эту истерзанную бездну души, отец Тимофей заговорил довольно громко, заорал почти:

– Себя жалеешь? А о том, что дочке твоей сейчас лучше, чем тебе, чем нам всем, не хочешь подумать? А то, что душу ее мучаешь своим страданием, не касается тебя? Хочешь только плакать да выть, себя жалеючи? Маешься, как без дочери тебе жить, а то, что Господь ее к себе призвал, не интересно тебе? Все равно тебе? А то, что душа ее изрыдалась вся, глядя на твои страдания – не важно тебе? То, что прощание ваше – миг, а встреча будет вечной, неведомо тебе?

Голос отца Тимофея гремел под сводами Храма, скакал по головам собравшихся, заставляя людей втягивать головы в плечи и даже закрывать глаза от ужаса перед непонятностью смерти.

Между тем в глазах матери медленно и постепенно, робко, но настойчиво начала возникать жизнь. Взгляд становился осознанней и тише.

Она отпустила дочь, упала на грудь отца Тимофея и зарыдала тихо, по-детски беспомощно.

Отец Тимофей гладил ее по волосам, повторяя уже совсем тихо, почти шепотом:

– Умири себя, умири. Ей хорошо сейчас… Хорошо…

Мать робко посмотрела на священника. Увлажненные слезами глаза ее казались огромными.

Отец Тимофей улыбнулся:

– Помнишь ли слова Спасителя? «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут…»

Мать снова заплакала. Это были тихие слезы человека, смирившегося со своей участью.

– Иди, милая, прощайся, – сказал отец Тимофей ласково. – Иди. Ненадолго прощание. А дочке твоей сейчас хорошо. Не болеть – радоваться за нее должна душа твоя.

Мать посмотрела на священника растерянно и с благодарностью. Как смотрит потерявшийся человек на того, кто вдруг показал ему правильную дорогу.

Она склонилась к гробу, поцеловала дочку в лоб и приказала спокойно:

– Закрывайте.

Отец Константин смотрел на происходящее и чувствовал, как в душе его закипает непонимание. Он очень хотел, чтобы это было вот именно непонимание, но не гнев.