Солдат идет за плугом

Отто работал по воскресеньям, не соблюдал никаких праздников, не ходил в кирху. Казалось, он не верил ни во что, кроме работы. Люди стали наконец косо поглядывать на такого еретика и предсказывали ему божью кару. Отто и сам понимал, что так не годится, но успокаивал себя тем, что "бог труды любит", и продолжал работать с еще большим рвением. Он прямо-таки молился на тяпку. Трудился с таким жаром, что, казалось, господь бог делает для него исключение и не только не выказывает признаков гнева, а напротив — благословляет его: жена каждые два года рожала Отто по сыну.

После десяти лет брака в семье Отто Хельберта было пятеро сыновей, из которых старший — Фриц умел уже многое: он нянчил младших братьев, гонял на пастбище и поил двух лошаденок, которые завелись в хозяйстве, и успел уже рукоятками плуга набить мозоли на ладонях.

Еще одной отличительной чертой Отто, своего рода железным законом его жизни, было суровое требование ко всем членам семьи: несмотря на то, что хозяйство идет в гору, не только не давать себе поблажек, но стараться еще больше.

Шли годы. Хозяйство крепло. Удачные обстоятельства, но прежде всего скаредность, неуемное рвение и беспощадная требовательность ко всей семье сделали из бывшего батрака настоящего "гроссбауэра", деревенского богатея, однако отец и сыновья продолжали работать, как и в прежние времена. Только рядом с ними теперь работали батраки. Как некогда поденщик Отто, пятеро его сыновей так же кромсали и рыхлили землю, только еще яростнее, чем он, превосходя жадностью даже ненасытных белоручек-баронов.

В земле своей они видели неиссякаемый источник растущего богатства, но вместе с тем и любили ее почти благоговейно. Со временем к высокомерию зажиточных хозяев присоединилось чувство гордости своим трудом.

Эти два чувства, противоречивых по самой своей сути — гордость труженика и высокомерие хозяина, — казалось бы, не уживаются одно с другим, но тут было именно так: соленый вкус пота разжигал алчность в сыновьях батрака.

О Фрице во всяком случае это можно было сказать с уверенностью; этот парень с черными, как у отца, бровями, как самый старательный из братьев, брался вместе с батраками за самую тяжелую работу. Правда, пока он не кончил с натугой школу, отец досылал его на работу полегче, поближе к дому: убрать конюшню, подковать лошадь, а мать заставляла белить дом, чинить обувь братишкам…

Фрицу нравилось работать, особенно сапожничать. Ему навсегда запали в память вечера, которые он просиживал в хибарке одинокого старика Ладислава, онемечившегося поляка, знавшего, помимо сапожного, еще два — три ремесла. Фриц мог часами сидеть на круглом стульчике, зажав колодку в коленях, и, с наслаждением заколачивая в подошву деревянные гвоздики, внимательно слушать мастера.

— Все живое должно жить, — часто повторял Ладислав.

Старик был со странностями: не ел никакого мяса, даже когда было на что купить его; если видел, что кто-нибудь бьет животное, приходил в ярость, и успокоить его было невозможно; вечно мечтал о новых образцах сбруи и упряжи, которые должны были облегчить усилия рабочего скота.

Из-за этой жалости к животным он стал заниматься ветеринарией — весьма умело и притом бесплатно.

Слушая рассказы и вдохновенные проекты Ладислава, маленький Фриц прилежно работал шилом, заколачивал гвозди и протаскивал дратву, думая о четырех братьях, которые будут носить починенную им обувь.

Но все это скоро кончилось. Отец стал обучать Фрица вести дела и управлять имением, посвящая его понемногу в тайны счетоводства. Фриц увлеченно и сосредоточенно следил за тем, как по извилистым, скрытым от постороннего глаза, рискованным путям стекается прибыль.

Фрицу стал понятен загадочный для других смысл денежных бумаг: банковских счетов, векселей. Перед ним приоткрылась заветная дверца отцовского сейфа. Соблазнительное шуршание банкнот и ценных бумаг преследовало его повсюду. Хельберт-сын научился понимать все это с полуслова и ловить на лету, перещеголяв даже отца.

Ему предстояло уже в скором времени стать крупным землевладельцем, но он, тем не менее, не в силах был обходиться без физического труда, к которому он привык с самого раннего детства. Как только Фриц запирал контору, он шел ковать коня или помогать на стройке бараков, или убирал навоз в конюшнях.

Потому-то мозолистые руки Хельберта оказались убедительней всяких документов, так что даже старый Кондратенко объявил его пролетарием.

Не раз случалось Фрицу поздно вечером забегать на кухню к рабочим; с волчьим аппетитом набрасывался он на миску густого супа из брюквы. В эти минуты молодой хозяин — наследник шестой части обширных владений — ничем не отличался от своих батраков — ни выражениями, ни одеждой, ни повадками.