Солдат императора

Горячие принялись нехорошо переглядываться, не выпуская при этом кралю, а кто-то даже подобрал с земли протазан. Способный офицер вывернулся, обратив внимание коллег, что краля, скорее всего, больна и запросто подарит на память капель с конца. Оно надо? Какого дьявола не предупредила? Так она же не в зуб ногой! По человечески-то, «моя твоя не понимай»!

На этом благочестивые поступки закончились, и он от души желал себе больше не геройствовать — после выступления с «кралей» натурально тряслись поджилки. Того типа с протазаном запомнил и решил при первой возможности найти и на-ка-зать! Уж очень острые ощущения он доставил.

«А не пора ли выбираться ли из города? Всех не спасти, все равно».

«Ну, хоть кого-то. Они же не виноваты. Люди. Живые. Надо помогать пока можно».

Франциско ехал по городу.

Среди пороховой гари, обваленных ядрами домов, среди пепелищ и пожарищ, среди ужасом раздавленных насельников, среди трупов янычар, и еще более частых трупов горожан. Не смотрел, как солдатня потрошит дома и лавки. Не видел радостно оскаленных харь наемников, внезапно перекинувшихся банальными мародерами, тащившими все подряд. Проехал мимо мальчонки, тщетно будившего распластанную на земле мать, и мимо матери, беззвучно раскачивавшейся на коленях перед тремя детскими тельцами. Отвернулся от парочки, обнимавшейся у амбарной двери, а заодно и мимо пики, пришпилившей обоих к створке. Собрался было одернуть двух цветасто-шелковых ландскнехтов, но не успел — они деловито обезглавили хозяина перед дверьми лавки и полезли грабить.

Такими сценами был полон город. Полон до краев, аж выплескивалось. Город методично и неуклонно убивали. Он сопротивлялся все более вяло, уверенно отходя в мир иной.

Посреди агонии его огромного тела двигался маленький человечек на коне, бессильным эритроцитом пытаясь погасить очаги заразы. Эта болезнь была не по нему. Имя её — безумие. Когда армия превращается в толпу — наиболее смертоносный патогенный организм в природе. Страшнее холеры, ужасней чумы.

Мы с вами знаем, читали и видели, что толпе не обязательно собираться в одном месте. Толпа легко заражает огромные пространства, так что вечером засыпаешь частицей единого народа в могучей державе, а просыпаешься сам по себе — неделимый атом среди роящейся толпы.

Нам легко судить, а вот испанец этого не знал, а оттого очень боялся, поминутно ежась не то от страха, не то от омерзения. Ведь он первый раз в жизни видел со стороны, что делают толпообразованные индивиды, не имеющие ни собственного разума, ни персональной ответственности. Хуже всего было то, что он твердо знал, что не раз и не два с удовольствием поддавался пьянящему чувству ложного единения. И ненавидел себя за это. Теперь ненавидел. И было ему непереносимо стыдно. За себя и за своих братьев по оружию.

«Что я наделал? Что я делал?! Что все мы натворили?! Как это остановить и как предотвратить в будущем?! Здесь ли мне место?!»

Риторика, риторика. Лишняя на войне вещь. На войне не нужны вопросы без ответов, на войне нужно быстрое и решительное действие. Желательно без раздумий. Командование пускай думает, у него голова большая.

Судьба решила напомнить Франциско кто он и где он, подкинув справа по курсу тело неконвенционного вида.

Тело сидело, привалясь к мазанной стене. Наш герой заприметил его, решил сперва, что это просто очередной труп, великое дело, их тут сотни, и нацелился проехать мимо. Оказавшись ближе, он отметил, что тело, во-первых, живое, во-вторых, по национальности не турецкое и не тунисское. Скорее всего германское, ландскнехтское, скорее всего.

И что бы ему тут делать? Франциско на глазах оборотился из рефлексирующего нытика в собранного военного на вражеской территории. Он взял меч на отлет, легким движением корпуса остановил вышколенного коня, и внимательно огляделся. Ведь если дано поврежденное тело соратника, значит, те кто его повредил, могут сидеть рядышком, подкарауливая сердобольного самаритянина. С хреновыми намерениями подкарауливая, надо ли пояснять!

Вроде бы всё спокойно. Вопли, грохот, бах-ба-бах, псевдо-пчелиный гул на фоне. Но ни шороха подозрительного, ни скрипа железного, ни взгляда злого. Такие вещи испанец привык ощущать шкуркой, копчиком. Иначе не прожил бы так долго.

Нет гарантии, что хитрый враг еще хитрее опытного испанца и так ловко притаился? Что же. Товарищу он помочь обязан, а если коварный неприятель рядом, придётся подыграть. Пока он наготове, легкой добычи тем гипотетическим парням не обломится.

Невесомое трение шенкелей, и конь шагает вперед. Франциско по голубиному силится заглянуть себе за спину, не уставая ворочать головой. Все ближе.

У стены точно ландскнехт, такой наряд и такой доспех ни с чем не спутаешь. Левая рука закрывает брюшину кирасы, правая покоится на рукояти двуручного меча. Голова в штурмхаубе уронена вперед насколько позволяет сопряжение подбородника и стального ворота.

Еще один четвероногий шаг.

Никто не пытается выскочить стремительно и стремительно сделать гадость.

Хотя предчувствия все равно самые пакостные.

Конь подходит все ближе.

Ну?!