Солдат императора

Мог бы и Адам, но он, как оказалось, был «не в теме» и только мямлил что-то про «старые почитаемые традиции».

Оказалось, что турнир был сплавом народного гуляния, фестиваля, вычурного театрального представления, спортивного соревнования; причем все составляющие были замешаны на густом бульоне игры в древность и подогреты на огне азартного соперничества.

– Понимаешь, Поль, – поучал бургундец, коверкая мое имя на французский манер, – турнир придумали, чтобы даже в мирное время рыцари не ленились и всегда были готовы скрестить копья. Но это было давным-давно. Нынче мы в основном развлекаемся.

– Здоровья и денег на такие развлечения уходит уйма, – скептически отозвался Райнхард, который вечно был на мели.

– Вот я к тому и веду, – продолжил Рене. – Дорогие игрушки не вызывают более трепетного почтения ни у рыцарей, ни у простолюдинов. Что теперь победитель на джостре? Так, разукрашенный павлин. А раньше это был сам архангел Гавриил и святой Георгий в одном лице. Уважение мы потеряли. Уважение.

– Зато умелый боец может неплохо заработать, – добавил огоньку хитрый Адам, – призы и выкупы от пленников…

– А что бы я туда поперся?! – удивленно воскликнул фон Матч. – Вышибу дух из пары-тройки расфуфыренных зазнаек и увезу кучу талеров. Не думаю, что это труднее, чем ходить на пики швейцарцев. – При этих словах бургундец едва заметно прищурился и неодобрительно покачал головой.

– Не скажи, друг мой. Ты ведь первый раз будешь на турнире? Вот то-то и оно. Император собирает самых лучших бойцов. Это тебе не «длинным коли» и «вперед марш».

– Поглядим.

– Конечно, поглядим. Но это все суета. Какие там женщины, ох!

– Э-э-э, толку-то? Эти придворные крали всю душу вымотают, а потом не дадут, тьфу! А если и срастется… скорее всего – бревно бревном, только и умеет что глаза закатывать да в обморок хлопаться. И стишки одни на уме. Лучше уж итальянку сграбастать на сеновале. От это я понимаю! Итальянки горячие!

– Ты груб и неотесан, Райнхард! Тонкость! Тонкость, друг мой! Подход и маневр важен, тогда самая холодная красавица заиграет в твоих руках как хорошо настроенная мандолина! Если умело подкрутить колки, она сама будет ночи напролет слагать в твою честь поэмы.

– Надо очень.

– Надо, мой недалекий товарищ! Когда рифмы сплетаются из страстных объятий, сладкой боли и криков восторга! Надо! Эх, жду не дождусь… – и он мечтательно продекламировал, почти пропел:

Услады я не знаю слаще
И не хочу отрады вящей:
Приятно сердцу моему,
Когда моей любви просящий
Охвачен думою томящей —
Пристало тосковать ему.

И самый стойкий не пройдет

Без огорчений и забот
Такой искус;
Но кто и вправду любит, тот
Веселье чувствует, невзгод
Подъемля груз.

Один, с друзьями ли – грустящий,

Покорный мысли цепенящей,
Он не внимает никому,
Но эту муку настоящей
Зовет он сладостью все чаще,
А отчего – лишь я пойму.

Услады я не знаю… и т. д.

Раздумье точит и гнетет,

Но в нем покой он некий пьет,
Чей сладок вкус.
Не прав, кто те мечты прервет:
Едва ль влюбленный проживет
Без милых уз.

Он грезой тешится манящей,

Ласкающей и веселящей,
Довлеющей его уму:
В нее он погружен, как спящий.
Желания огонь палящий
Ему неведом. Потому

Услады я не знаю… и т. д.[72]

Стоит ли говорить, что я и Райнхард слушали всю эту тираду, дегенеративно открыв рты. Годы в окружении простых в обращении наемников сказались.

А Рене уже вовсю мчался по зеленеющему майскому лугу, горяча коня шпорами. Дело было на охоте, мы травили кабана, и рыцарь опасался уступить добычу кому-либо. Адам проследил его путь смеющимися глазами и негромко сказал:

– Насколько я знаю, этому молодому охламону в обличье романтического рыцаря больше подходят немного другие вирши: