Солдат императора

Пьер Риччи с упорством, как принято говорить, достойным лучшего применения, задерживал выплаты, не присылал материалов. Челлини был вынужден выкладывать собственные деньги, для чего постоянно брал разные мелкие заказы, никак не ускорявшие главную работу – фигуру Персея.

Этим бесстыдно пользовалась жена герцога Элеонора ди Толедо, применявшая руки мастера для несконачемого женского украшательства. Отказать ей он не мог, да и золото было необходимо для продолжения работы. Герцогиня, надо сказать, видела очень мало толку в бесполезном бронзовом болване и сердито кривилась, когда Челлини ссылался на подобную занятость.

И вот все мучения позади. Годы мучений.

Герцог осматривает колоссальную литейную форму в кривой-косой-недоделанной мастерской. Его интересует все. Зачем нужны эти дырочки? Это не дырочки, а отдушины? Надо же! Превосходно. А зачем яма в земле? Отливочный котлован. Что вы говорите, как интересно! А зачем эти ужасные деревяшки и железки вокруг фигуры? Скрепляющие лаги? Потрясающе! А что такое лаги? Какая красивая голова! Она будет такая же красивая после отливки?

И неведомо было герцогу, что не голова Персея беспокоила Челлини, а его ноги, точнее стопы, которые могли «не пролиться». И уж точно герцог не знал, что «красивая голова», украшенная античными кудрями, принадлежала как и все остальное тело, молодому ландскнехту из армии Фрундсберга. И наверное, много смеялся бы, узнав, где и, главное, при каких обстоятельствах был сделан исходный эскиз.

Но не смеялся владыка, так как молчал Челлини, оставив для себя воспоминания о двух неугомонных вояках, в чьей компании он, было дело, поставил на уши всю Флоренцию. Тридцать лет назад, подумать страшно!

Где они теперь? Что с ними сталось? Так и маршируют в тени имперских пик, благо есть где маршировать, или?.. Вдыхают ли горький запах горелого пороха, пьют ли жуткое свое пойло или?.. Все возможно, ведь война, а они – солдаты.

Не послушался тогда, упрямый лошак, умного совета. Остался в Риме в самый разгар боевых действий, попал в осаду. Да, пострелял он тогда знатно. И из верного своего аркебуза, который сам собирал и отлаживал, и из фальконетов. И поубивал ландскнехтов под стенами замка немерено. Ах, какая была бы злая ирония, если эти двое подставились его слепому свинцу!

Но страшная осада Рима хранилась в отдельной кладовке памяти, никак не сообщавшейся с золотыми днями флорентийской юности. Обоих наемников он по сей день почитал за друзей. В любое время дня и ночи он без раздумий открыл бы им двери и поделился последним куском хлеба. Это так же верно, что, не дрогнув, убил бы обоих, доведись им встретиться в Риме в далеком 1527 году, от Рождества отсчитанном.

Для войны отдельное место в душе отведено, для жизни, друзей и радости – другое. Ну а для творения – третье, самое большое хранилище, ведь он – художник! Так что теперь его занимал только Персей.

* * *

В 1545 году он получил заказ, и теперь, почти девять дет спустя, после всех тягот и трудностей, главная работа его жизни, он верил в это, близка к завершению. Сегодня из формы он вытопил воск и поместил ее, облизанную жадными языками огня, в котлован под фундаментом горна. В отдушины установлены трубки, желоба от печи подведены к литникам. Котлован засыпан землей.

Завтра доставят бронзу. Завтра Джованнбатисто Тассо[117] – талантливый архитектор, родич известного фехтовальщика, доставит недостающие дрова – сосновые поленья, полные самой жаркой смолы. Завтра все решится. Еще никто не отливал целиком столь крупной фигуры.

«И такой совершенной», – добавил про себя Бенвенуто, последний раз оглядел работу и отправился спать. Следующий день обещал быть трудным и долгим.

* * *

Челлини метался по мастерской. Все требовало пригляда и его твердой руки.

Он выкладывал в печь бруски бронзы, «как того требовало искусство», то есть с заметными зазорами для тока воздуха. Точнее сказать, выкладывали работники и ученики, но он то и дело отстранял их, берясь за работу собственноручно.

– Ты что творишь?! Бернардино! Свободнее выкладывай бронзу! Чему я тебя учил столько времени?! Вы все ничего не слушаете, сукины дети! Все самому приходятся… смотри, вот так надо. Ну, понял?

– Да, учитель.

– Тогда за дело, или вы до завтра провозитесь.

Бенвенуто отошел от горна, любуясь согласной суетой работников, когда со двора раздался оклик:

– Маэстро! Дрова привезли! Куда сгружать?

Он порысил во двор. Выяснил, что денег из герцогской казны за дерево не выплатили ни флорина, и с кряхтением отсчитал требуемую сумму. И за товар, и за извоз. Сеньор Тассо был добрым его другом и замечательным весельчаком, так что обижать его никак не хотелось.

Одно маленькое утешение: проклятый жадина Риччо год назад рехнулся – на почве скупердяйства, не иначе. Жил теперь в роскошном своем особняке и ловил несуществующих мух. Нехорошо потешаться над убогим, но Бог его покарал. И поделом.

Вот только на выплатах это слабо сказалось. Казна Медичи работала, как обычно, с проволочками. Кошель Челлини часто показывал дно. Да и наплевать, впрочем, – теперь все закончено.