Солдат великой войны

Ариан среди них не было. Алессандро поднялся и направился к Тибру, но уже через несколько шагов развернулся, чтобы пойти в противоположную сторону, потому что решил посмотреть, как идет строительство на виа Венето, увидеть, что происходит на участке земли, ради покупки которого его отец продал сад.

Когда он был там в последний раз, на законченном фундаменте начали возводить каркас из железных балок. Теперь ему хотелось узнать, как высоко над землей им удалось подняться.

Огибая фонтан, он вновь бросил взгляд на ребенка. Мальчик посмотрел Алессандро в глаза и указал на кораблик. Хотел, чтобы Алессандро тростью достал его.

— Она слишком короткая, — пояснил Алессандро, — и глубина слишком велика.

Мальчик пропустил мимо ушей объяснение Алессандро и вновь указал на кораблик.

Алессандро шагнул к нему. Собирался наклониться и объяснить еще раз, но слова застряли у него в горле, и он остановился как вкопанный. Рядом с мальчиком, ранее скрытая от Алессандро, лежала потрепанная холщовая сумка с лямками-ручками.

На обращенной к нему стороне надписи не было. Алессандро наклонился, протянул руку, взялся за лямки. В этот момент женщина, сидевшая на скамье, встала и направилась к ним. Повернув сумку другой стороной, Алессандро увидел буквы пурпурного цвета, сложившиеся в одно слово: «Маджента».

— Как тебя зовут? — спросил Алессандро мальчика.

— Паоло.

— А твоя фамилия?

Прежде чем ответить, мальчик поднял голову. Подошла женщина. Не Ариан, но тоже с синими глазами, и Алессандро тут же сделал вывод, что, возможно, видит перед собой кузину.

— Добрый день, — вежливо, но и с явным вызовом поздоровалась она.

Алессандро едва дышал.

— Вы его мать?

— Нет, — ответила она, словно спрашивая: «И что?»

Алессандро трясло.

— Его мать зовут Ариан?

— Да, — женщина разом расслабилась. — Вы ее знаете?

Глава 10 La rondine

Алессандро Джулиани и Николо Самбукка шли два дня и две ночи, добираясь до Монте-Прато. Иногда по дороге, иногда срезая путь, они, тем не менее, держались гребня Апеннин в их самой западной части. Шли как днем, так и под звездами, чувствуя, что идут по такой верхотуре, что города Италии, сверкающие внизу в теплом летнем воздухе, казались иллюстрацией из детской книги сказок. И море, полоска темно-синего ночью и лазурного в полдень, выглядело творением искусного иллюстратора, идеально сочетаясь с полями и небом, как под серебристым, так и под золотым светом.

Они вымотались, шагали с трудом, но широкие просторы, тишина и высота позволяли им представлять себе, что они движутся без всяких усилий, поднимаются и опускаются на крыльях ветра, дующего с далекой полосы моря. После встречи с возвращающимися фермерами они не видели и не слышали ни единой души. Их путь пролегал достаточно далеко от городков и деревень, они замечали разве что мерцание огней да столб паровозного дыма, поднимавшегося в лазурную бесконечность, прежде чем бесследно раствориться в ней.

Они то едва волочили налитые свинцом ноги, а их сердца гулко бились, то буквально летели, но в памяти все казалось одинаковым. Большую часть пути они уже преодолели, пройти оставалось самую малость. Николо давно уже миновал развилку, где следовало повернуть на Сант-Анджело, и перед рассветом они остановились на холме, с которого открывался вид на Монте-Прато.

Шоссе уходило влево, а потом возвращалось к городку, следуя рельефу холмов и долин, но если бы они спустились по склону, перешли реку и вновь поднялись, то, миновав оливковые деревья, каменные стены и поля, на которых, точно часовые, стояли копны, попали бы на площадь и к церкви.

— Вы не хотите идти по дороге? — спросил Николо.

— Нет.

— Собираетесь спуститься вниз и подняться?

— Разве я уже не спускаюсь?

— Но зачем? Зачем рисковать сердцем, когда путешествие практически закончено? Вы же жаловались, что оно барахлит.

— Я не жаловался.

— Говорили, что барахлит.

— Оно барахлило.

— По дороге легче, — гнул свое Николо.

Алессандро нетерпеливо вскинул голову.

— Солнце взойдет через два часа. Я отдохну здесь.

— Как вы себя чувствуете? — озабоченно и со страхом спросил Николо.

Алессандро присел на гладкий камень, под углом торчащий из склона, отклонился назад, пока не лег на траву.

— Я помню, как сам в юности задавался подобным вопросом, — он обращался как к небу, так и к юноше, который стоял рядом. — Ты думаешь, что у такого старика, как я, кровь течет по сосудам из папиросной бумаги, да? Если я шагну не туда, или поперхнусь едой, или услышу, что Октавиан победил в битве при Акциуме… бах! Бумага прорвется, кровь вытечет, и я умру.

— Я ничего такого не думал, синьор.

— Нет, думал. В сравнении с тобой я божий одуванчик. Я об этом помню.

— Не такой уж вы и хлипкий, особенно после того, что вам пришлось пережить.

— Нет, я хлипкий, Николо. Я хлипкий, и это счастье. Мое тело больше не заставит меня выдерживать то, что мне доводилось выдерживать. Если случится какое-то потрясение, слишком ужасное или слишком болезненное, Бог придет так же быстро, как в больнице вызванная звонком медсестра. Чем суше и тоньше кость, тем легче она ломается.