Солдат великой войны

Писцы заспорили. Алессандро вернулся к португальскому контракту, думая о слонах, выбирающихся из моря на южное побережье Испании. Австрийцы, конечно, располагают боевыми кораблями в Средиземном море, впрочем, они могли бы просто спуститься из Тироля без всяких слонов, но сейчас царит мир, можно не думать о войне, никто не требует от него погибнуть во цвете лет. История осчастливила его таким подарком, и он испытывал глубокую благодарность, отказываясь даже представить себе войну. Ничто не ограничивало его свободы, и он это знал.

В одиннадцать появились певцы. Не африканцы. Не ангелы, но пели они хорошо, и время до перерыва на обед пролетело незаметно. Ровно в час дня, когда женщина закончила последнюю арию, двери и окна, выходящие на площадь, открылись, и на брусчатку посыпался быстрый и шумный серебряный дождь.

* * *

Вся жизнь Алессандро прошла в лоне семьи, и любой выход в свет был для него серьезным испытанием. Никчемные разговоры, пустая болтовня, беседующие люди, чьи глаза при этом бегают по комнате, словно у охотников на птицу, мучительная тяжесть иерархии, богатства, манер, необходимая, чтобы вечер прошел без неприятных инцидентов, утомляли и ужасали, точно битва. И хотя в битве Алессандро никогда не участвовал, он тем не менее знал, что предпочел бы ее воротнику и галстуку, стягивающему шею, танцам с уродливыми женщинами и сахарной пудре, усыпавшей брюки.

Приглашение было запечатано сургучом и перевязано шнурком, вроде тех — конечно же, более толстых, — которыми в дорогих отелях подвязывают гардины в обеденном зале. Бумага напоминала белую кожу, на лежащей внутри карточке приглашение было напечатано выпуклыми черными, золотыми и красными буквами и украшено гербом Габсбургов. Синьора Джулиани целый день боролась с собой, чтобы не вскрыть конверт.

— Что это? — спросил Алессандро.

— Вскрой, — потребовала мать.

— Позже, — отмахнулся Алессандро, которому иной раз нравилось все делать наоборот.

— Наверное, это письмо твоему отцу. Если ты его не вскроешь, это сделаю я. Наверно, тут что-то важное.

— Вскрою попозже, если позволишь, — ответил Алессандро. — Я весь день писал — португальский контракт на тридцати шести страницах — и устал. Письмо подождет до утра. Нет сомнений, там нет ничего экстраординарного.

Он вошел в свою комнату, спокойно закрыл дверь и вскрыл письмо с такой скоростью, словно в нем содержался последний глоток живительного воздуха, остававшийся на Марсе. Его превосходительство барон Золтан Кароли, полномочный представитель и чрезвычайный посол Австрийского императора, выражал желание видеть Алессандро на званом обеде через неделю во дворце Венеции, где размещалось посольство Австро-Венгрии.

Почему его?

А почему бы и нет? Если на то пошло, посол сделал правильный выбор. Многие годы Алессандро читал Цицерона и английские парламентские дебаты, не давая выхода своему ораторскому мастерству, растрачивая его разве что на других студентов, которые не могли оценить по достоинству модуляции голоса, которыми овладел Алессандро. В последнее время он еще и внимательно читал газеты и жаждал хоть какой-нибудь возможности продемонстрировать нарождающийся политический талант. Конечно же, не каждому из сотен гостей на приеме в посольстве предоставляется шанс произнести речь, но Алессандро вполне хватило бы пятнадцати минут беседы со вторым секретарем, скажем, бельгийского посольства, а уж в том, что она состоится, молодой человек не сомневался.

Ему потребовалось два дня, чтобы купить красивую почтовую бумагу, сочинить изящный ответ, по смыслу равнозначный короткому «да», и убедить Орфео написать текст с множеством завитушек, без которых сам Алессандро предпочитал обходиться. Конверт он положил в кожаный мешок, вскочил на Энрико и поехал к дворцу Венеция. У ворот стояли два гренадера, так красиво одетые, что могли дать сто очков вперед бразильским птицам из зоопарка, которые каждую зиму дохли, как мухи, потому что зимой Рим для них был все равно что Арктика.

Черные кожаные сапоги, облегающие ноги, белые рейтузы, зеленые кители, расшитые золотом, красные ленты, погоны, галуны, белая перевязь для шпаг, шапки из медвежьих шкур, плюмажи, высокие красные воротники, кушаки, медали, кожаные подсумки, шпаги в ножнах с кисточками… оставалось удивляться, что солдаты еще могли двигаться.

— Kurier fur den Botschafter[19], — с этими словами Алессандро протянул письмо одному из солдат.

— Grazie[20], — ответил тот.

Отъезжая, Алессандро подумал о том, как будет стоять во дворе посольства совсем один в мире, который совершенно не знает. Два раза, пока тянулась неделя, он чуть было не дал задний ход: первый раз на примерке вечернего костюма, второй — когда полировал седло и сбрую, но все-таки, едва дыша, спешился во дворе дворца Венеция, где лакей, одетый как обезьяна, принял у него лошадь.