Солдатами не рождаются

— Дочь-то ждет, наверно, а ты тут. — Малинин сел.

— А где она?

— В общежитии ее оставил. С фабзавучами с нашими беседу проводила… До конца не дослушал: к телефону вызвали. Чего сидишь — дожидаешься?

— Ничего не дожидаюсь. Села, а встать сил нету… Посижу да пойду. Как там Татьяна выступила-то?

— В механическом, в обед, сперва подрастерялась: пароду много… А с ребятами хорошо говорила, даже замечательно! Боюсь, как бы кто теперь в партизаны от нас не махнул.

— Чего же ты ее в механический, а не к нам к первым? Мне даже обидно.

— Насчет обидно — глупости… — сказал Малинин. — Утром, когда зашла ко мне, сама попросила: «Только сначала не там, где мама… Стесняться буду».

Танина мать улыбнулась.

— Хорошая женщина, — сказал Малинин.

И мать даже не сразу поняла, что он говорит это о ее дочери.

— Наговорились, наверное, с ней за выходной… Как тут у нее личные дела, все в порядке? — спросил Малинин о том, ради чего и зашел сюда, в цех, чтобы поговорить с Таниной матерью с глазу на глаз.

Еще когда она до приезда Тани рассказывала ему, что у дочери здесь муж, он понял, что женщина связывает с этим страстную надежду удержать дочь в Ташкенте.

Мать пожала плечами:

— Не знаю, чего ей надо. И перед приездом звонил, справлялся, и на вокзале ее встретил, а она от него отмахивается.

Чуть было не сказала, что у дочери за время разлуки с мужем был другой человек, но удержалась, побоялась, что уронит этим дочь в глазах Малинина.

— А что все же у них вышло? — спросил он не из любопытства, а чтобы Танина мать попросила у него помощи, если ей это требуется.

— Не знаю. А спрашиваю — не говорит.

— Может, он что-нибудь… — начал было Малинин и остановился. Про себя решил, что попробует узнать, что за человек этот муж, а прежде чем узнает, нечего и языки чесать. — Мы тут еще дня три-четыре поэксплуатируем твою дочь, не обижаешься? — Он встал с ящика. — Люди интерес к этому имеют. Из партизан она первая на завод попала.

— Чего ж обижаться? Ей бы отдохнуть в доме отдыха недели две… Слабая она после госпиталя.

— А ранение тяжелое было? — спросил Малинин.

— Тяжелое. Такой шрам большой, я даже, когда она мылась вчера, заплакала…

— Насчет дома отдыха можно поговорить. Только ты сперва ее спроси, захочет ли уехать от тебя, чтоб я зря не трудился.

— Я спрошу, — сказала Танина мать и сама подумала, что Таня, наверное, не захочет.

«По делу, вам бы обеим вместе туда съездить, — подумал Малинин, посмотрев на Танину мать, — но, как бы ни хотел, не могу я тебе в этом помочь, потому что есть другие на очереди, хуже по здоровью, чем ты… И не могу я через них перешагнуть, хоть к тебе и дочь приехала! Как ей сегодня после беседы в столовке люди пончики свои таскали… До слез довели. Дочь — другое дело, фронтовикам — все уступят. А мать — терпи и жди своей очереди, и, возможно, война раньше кончится, чем ты своей очереди дождешься».

— Значит, с зятем на сегодняшний день неясное дело, — сказал Малинин, на прощание пожимая руку Таниной матери.

Она только молча покачала головой. Просить совета, не рассказав, что у Тани был за это время другой человек, значило бы все равно что обманывать Малинина.

Из литейной Малинин зашел в кузницу, потом во второй механический, в тот самый, где надо было ставить ограждения, а оттуда в контору.

Директор был на месте и один. Перед ним лежали кальки со схемами цехов, и он что-то отсчитывал на логарифмической линейке. Он любил входить в подробности и показывать подчиненным, что знает все тонкости дела не хуже их.

Дело он действительно знал хорошо. И когда на заводских всегда коротких летучках директор с жестоким блеском уличал кого-нибудь в неточности или технической неграмотности, Малинин с досадой чувствовал свою слабость по сравнению с ним. Иногда в такие минуты он думал, что если их споры, в которых он, Малинин, не привык гнуть головы, приведут к тому, что директор поставит вопрос — или я, или ты — и упрется, то на заводе останется он, а не Малинин. Оставят того, кого на этом заводе будет труднее заменить. А Малинину объяснят, что не смогли поступить иначе, и пошлют в другое место…

Правда, в глубине души было чувство, что он, Малинин, хотя и не инженер, хотя и разбирается в технологии производства больше по здравому смыслу, чем по знанию дела, — но зато он знает людей, делающих это дело, и знает их много лучше, чем генерал-майор инженерной службы Николай Иванович Капустин, директор завода. Знает и будет знать их всюду, куда бы его ни послали, лучше, чем такие люди, как Капустин.

Однако осадок от неприятной мысли о вопросе ребром «или я, или ты» всякий раз оставался в душе.

— Присаживайся, Алексей Денисович. — Капустин отложил логарифмическую линейку. — Станков во второй механический обещаются добавить в обеспечение плана.

— Опять увеличивают?

— Опять увеличивают, — кивнул Капустин. — Вот пересчитываю после главного механика, как станки разместить… С чем пришел?

— О несчастном случае знаешь?

— Знаю.

— Надо ограждения поставить.

Директор долго молчал, потом спросил:

— А что я отвечу, заранее знаешь?

— Знаю.

— А чего ж пришел?

— Отдай приказ изготовить.