Солдатами не рождаются

— Как потом, на медицинской комиссии разберемся, — зло сказал Росляков.

— Если больны, пойдете в госпиталь, а если здоровы… — Он не договорил, но выражение его лица не обещало ничего хорошего. — Отдайте сумку!

И, сам переняв сумку, протянул ее Тане.

— Оказанием помощи не увлекайтесь. Это здесь капля в море. А вот чтобы бульоном всех, кого можно, не пропустив, напоили — более важная задача и более тяжелая… Поехали! — Он повернулся к лейтенанту и политруку из банно-прачечного отряда: — А вы со мной не поедете. Кухню отцепите, полуторку с шофером забирайте — и прямо к себе. И чтобы весь ваш отряд через три часа был у Костюковского. Полуторку потом верните, не замахорьте!

— Не забудь насчет парикмахеров команду дать, — подсказал батальонный комиссар.

— Да, уж парикмахеров придется со всей армии согнать, — сказал Росляков. — Все волосистые части придется брить…

— И одеял в машины побольше нагребите… И брезенты. Холодно. Да и машин сразу побольше, не только наши автобусы! Машин много потребуется.

— Ничего, Степан Никанорович, я сразу, как приеду, Косте позвоню, — уже на ходу сказал Росляков. — Костя все даст!

— Костя — это кто? — спросила Таня у батальонного комиссара, когда машина отъехала.

— Член Военного совета армии.

И Таня вспомнила того курносого, седого, с маленькими глазками человека, которого видела сегодня у Серпилина.

— Солдаты его так прозвали, — сказал батальонный комиссар. — Это у них заслужить надо. Члена Военного совета армии — и вдруг Костей! Он еще сюда сам принесется, не утерпит, вот увидите…

Водитель, сердито бурча под нос, отцеплял от полуторки кухню. Двое из банно-прачечного топтались рядом, один даже помогал для скорости. И как только отцепили, сели в полуторку и уехали.

— Тетерин, давай скорей возвращайся! — вдогонку крикнул повар водителю.

— Не бойся, — сказал батальонный комиссар, — умный водитель повара с кухней надолго не бросит. Скоро бульон сваришь?

— Пока вскипячу, да засыплю, да разойдется — минут сорок.

— Что ж так долго у тебя?

— Если бы вода, а то снег, — сказал повар. — Его еще растопить надо. Как вы приехали, я только заложил, да еще добавлял, набивал. Сам спешу! Уже одни нары изрубил, чтобы по-сухому горело…

— Зайдемте в барак, несколько минут погреемся, — предложил Тане батальонный комиссар.

Он стоял с поднятым воротником шинели. Лицо у него было иззябшее, старческое, с красными прожилками. И Таня подумала, что ему еще больше лет, чем ей показалось вначале. Даже странно было видеть на фронте такого старого человека.

— А по-моему, нет там никакой заразы, — сказал батальонный комиссар, когда они вошли в барак. — Вошь есть, а заразы нет. Просто она по теплому ползает, спасается. Снаружи в землянку зайдешь — вроде бы тепло, на деле — ниже нуля. И это, считай, уже третий месяц… Видели, мертвых-то пораздевали — все или на себя, или на топливо. Мертвым не нужно, а живым нужно. Я около одного присел там, говорю: больно вшей у вас много. А он говорит: «Не бойся, доктор, тут у нас заразы нет, вымерзла вся зараза. Теперь у нас тут одна болезнь — смерть. А других болезней уже нету». Вот как человек сказал про свою жизнь…

Он прошелся по бараку, хлопая себя то по груди, то по спине, никак не мог согреться.

— Раз с десятого не ели, значит, как мы наступление начали, так они пленных кормить перестали. А до этого как кормили? Как кормили? — крикнул он Тане, словно она могла ответить на это.

Таня содрогнулась и подумала: «Неужели ничего невозможно было сделать с этим раньше?» Ее потрясла мысль, что, в то время как она ехала в Ташкент и была в Ташкенте и вместе со всеми радовалась, что на немцев началось наступление и что они в кольце, в это время там, внутри этого кольца, оказывается, были наши люди! Они там, внутри, оставались еще во власти немцев. А мы целых две недели, до сегодняшнего дня, ничем не могли им помочь. Да что же это такое делается!

— Неужели мы ничего не знали про этот лагерь? — воскликнула она, пораженная собственной мыслью.

— Откуда же было знать. А кабы знали — кому от этого легче?

— Ну как же, — сказала Таня, — может быть, тогда что-то сделали! Хоть на несколько дней раньше освободили!

Батальонный комиссар пожал плечами.

— Навряд ли. Тут война идет — сила на силу! Хочешь, а не можешь! Бывает, одного раненого с ничейной тащим, сколько голов сложим, а не спасем. А тут…

Он махнул рукой. Потом спросил:

— На войне с начала?

— С начала.

— И я с начала… Был и санитаром, пока звания не дали, и комиссаром медсанбата…

— А кем вы до войны были? — спросила Таня, поняв из его слов, что раз он начал войну солдатом, то, значит, не был раньше военным.

— Кем до войны был? — как-то нехотя, словно не желая вспоминать, сказал он. — Много кем я был. На войну пошел с ополчением. Перед нею четыре года на пенсии был, по болезни. А до этого, — он снова как-то нехотя остановился, — на Бамлаге служил, на строительстве, в КВЧ… Есть там в лагерях такая КВЧ — культурно-воспитательная часть! А еще раньше в трудкоммунах работал, Макаренко Антона Семеновича, между прочим, знал, — вздохнул он и замолчал.