Солдатами не рождаются

— Эх, — сказал Артемьев, — что вспоминать, когда и как до войны сидели — ближе, дальше… Слава богу, что Москву не отдали, и то хлеб!

— Ты не веришь, что я его любила? — вдруг спросила она.

— Какое это имеет значение?

— А все-таки, — настаивала она.

— Тогда не верил.

— Да, тогда я его не любила, — сказала она. — А потом… — Она слегка склонила набок голову, словно приглядываясь к прошлому, помолчала и сказала: — Любила или не любила, все равно страшно! Несколько месяцев ходила как сумасшедшая, до самой эвакуации…

— А ты разве уезжала? — спросил Артемьев.

— Нет, просто, когда началось все это в Москве, меня словно из оцепенения вывело. Но я никуда не поехала.

— Не боялась, что немцы придут?

— Нет, почему-то не верила в это. Может, оттого, что прожила с ним перед тем два года, а он был бесстрашный… Не знаю. — Она снова помолчала. — Думаешь, мне так просто сейчас одной жить? Все сама, все сама! И всем родным что-нибудь нужно: чтобы я куда-то ходила и говорила, чья вдова, и делала для них то одно, то другое, то третье… Он давно умер, а им все еще кажется, что я им что-то недодала, обманула их, что ли, тем, что он слишком рано умер!.. Твоя мама где сейчас? — вдруг спросила она.

Артемьев сказал, что мать пропала без вести в Гродно.

— Да, бедная, — сказала она и, привычно перейдя в мыслях на себя, добавила: — Она не любила меня. Что ж, может, и права. А моя мама жива-здорова. Последнее время все из Фрунзе письма писала, расспрашивала, как ее драгоценное барахло, не пустилась ли в разгул тетя Поля? А сегодня телеграмму прислала, что уже отбыла с моим новым папочкой из Фрунзе в Москву. Сейчас пойду осчастливлю тетю Полю…

— Значит, все же не удержалась, устроила им вызов? — спросил Артемьев, вспомнив слова тети Поли.

— Я?! — воскликнула Надя. — Что я, с ума сошла? Ты же прекрасно знаешь, что моя мать — исчадие ада! Сама добилась. Я и пальцем о палец не ударила. Но теперь, раз уж на меня все равно валится это счастье, ничего не поделаешь, придется засучить рукава и вымыть полы.

— Не разучилась?

— Одно время разучилась, а потом опять научилась. Могу и к тебе прийти помыть, — усмехнулась она. — Я хорошо полы мою… Ты как, еще не женился?

— Пока нет.

— И белье могу постирать. Я и стираю хорошо. Зарос небось? Все вы одинаковые… Что смотришь? Я ведь и просто так могу, по-товарищески, я и на это способна. Я на все способна, — усмехнулась она, уже не над ним, а, кажется, над собой.

— Не выйдет у нас с тобой по-товарищески, — сказал Артемьев, продолжая в упор смотреть на нее внимательным, откровенным взглядом.

— Думаешь, не выйдет?

— Не выйдет.

— Это хорошо.

— Не знаю уж, хорошо или плохо, — сказал он, примериваясь к чему-то еще не решенному в глубине самого себя.

И вдруг, вспомнив о той, маленькой женщине, оставшейся у тети Поли, спросил:

— Когда Анна Георгиевна приезжает?

— Телеграмма с дороги. Дня через три, наверно, — сказала Надя. — А что?

— Там у тети Поли эта женщина-врач, — сказал Артемьев. — Если Анна Георгиевна приедет, а она еще не уедет…

— Все понятно, — сказала Надя. — Если понадобится — укрощу свою мамочку. Это тебя беспокоит?

— Да.

— И вообще могу эту женщину к себе взять. Даже если соврал, что у тебя с ней ничего нет.

Артемьев пожал плечами. Ему не хотелось вдаваться в объяснения. Они уже почти дошли до угла переулка, ему надо было сворачивать.

— Дошли, — сказал он и остановился.

— Запиши мой телефон.

Он записал и протянул руку прощаться.

— Подожди, — сказала она. — Ты почему хромаешь?

— Ранен был, — сухо ответил он, не оставляя намерения проститься и уйти.

— Нет, подожди, — просяще и в то же время повелительно сказала она. — Неужели я такая скверная баба, что со мной нельзя разговаривать по-человечески?

В тоне, которым она это сказала, ему послышалось искреннее, ненаигранное огорчение.

— Что ты хотела спросить?

— Многое. Как ты жил, как живешь, что с тобой было, что есть, что будет?.. Все хотела спросить.

— Что будет, не знаю, — сказал он. — Наверное, скоро уеду на фронт. А что было… С июня до ноября служил на Дальнем Востоке и ждал, когда отправят на фронт. С декабря до июля командовал полком. С июля до сентября лежал в госпитале. С сентября здесь, в Москве.

Она ожидала продолжения, но продолжения не было.

— А как сейчас живешь?

— На казарменном положении.

— Один?

— Нет… еще два майора, капитан и подполковник.

Она рассмеялась.

— Спасибо за разъяснение. Ну, а теперь все-таки ответь на то, о чем я спросила.

— Если на то, о чем спросила, — в данное время один.

— А раньше?

— Раньше была одна женщина, уехала на фронт.

— А почему не удержал?

— Не имел права.

— Скажи лучше, не любил. Наверно, потому и уехала, что не любил?

Он посмотрел на нее отчужденно, почти враждебно и ничего не ответил. «Любил, не любил! Получила предписание ехать — и поехала, не потому, что любил или не любил, а потому, что война. А тебе этого все равно не понять, потому что ты не стоишь и не будешь стоить и одного мизинца той женщины, хотя я ее и правда не любил, а тебя когда-то любил и сейчас не могу спокойно смотреть на тебя».