Солдатами не рождаются

— Нет. Там Бережной ночует. — Кузьмич повернулся к Синцову: — А тебя прихвачу до развилки. Там до Туманяна триста сажен останется. — Он посмотрел на часы. — Теперь у тебя до боя всего полсуток — и на то, чтобы людей понять, и на то, чтобы они тебя поняли. Пиши ему приказание, Геннадий Николаевич, и с богом!

— Уже пишу, — отозвался Пикин.

Кузьмич прошелся по землянке и остановился у Пикина за спиной. Теперь он стоял напротив Синцова.

— После хорошего хлопца батальон принимаешь, после Поливанова… Только сегодня утром с ним говорили. Оказалось, земляк, с Кадиевки, как и я сам, шахтерская душа… Утром говорили, а после полудня выстрел грянул — и жизнь кончилась. Был его батальон, а теперь твой. Что есть война, знаешь? Война есть ускоренная жизнь, и больше ничего. И в жизни люди помирают, и на войне то же самое, только скорость другая.

«А чего ты мне все это говоришь? Пугаешь, что ли?» — подумал Синцов, принимая из рук Пикина приказание.

Но Кузьмич словно угадал его мысли и усмехнулся:

— Старухи нечистую силу поминать не велят, чтоб не накликать. Но смерть, она не черт, ее не накличешь. Поминай не поминай, все равно ее в душе страшишься. Или, может, ты такой, что не страшишься? А, комбат?

И, уже не усмехаясь, серьезно посмотрел на Синцова, словно, спрашивая так, делал ему последнее испытание перед боем.

— По-всякому бывает, товарищ генерал…

— Ну и правильно, — сказал Кузьмич. — Я бесстрашным не верю, а тем верю, которые боятся, а делают… А чтобы бояться, я не против, я и сам боюсь.

Это с коротким смешком он договорил уже через плечо, выходя из блиндажа.

Ехали в «эмке» впятером. Генерал впереди, с шофером, а на заднем сиденье, с обеих сторон тесня Синцова полушубками, генеральский адъютант и офицер связи из 332-го.

Генерал первое время молчал, но потом, как видно, в нем возобладало желание пообщаться с новым в дивизии человеком.

— Был я утром в твоем батальоне, — сказал он, не поворачиваясь. — Парламентеры через него к немцам ходили. В первый раз за войну. Подполковник, майор и трубач с ними. И по этому случаю погоны надели. Погон еще не видал?

— Еще не видал, товарищ генерал.

— Чудно, — сказал Кузьмич. — С тех пор погон не видал, как в Ялте последних офицеров в море топил. — И снова с удивлением повторил: — Чудно! Вышли наши с окопа в шинелях с погонами. Мне бы тревожиться: воротятся ль живые? А я гляжу и думаю, как дурак: наши или не наши? Слишком привычка сильная: раз погоны, значит, их благородия!.. А молодые рады. Вот Новиченко у меня даже службу исполнять перестал, только и мечтает, когда в дивизию погоны пришлют.

— Как же не радоваться, товарищ генерал? — весело отозвался сидевший рядом с Синцовым адъютант. — Красивая вещь! Мне адъютант командующего говорил, может, и эполеты для генералов введут.

— А ты чего радуешься? — сказал Кузьмин. — Коли введут, тебе ж хуже! Одни эполеты мне на шинель пришивать, другие — на полушубок, третьи — на ватник! Да потом мелом их чисть.

В голосе его послышалась стариковская насмешка над молодой суетностью адъютанта.

— А немцы ультиматума не приняли, — помолчав, сказал он. — Парламентерам — от ворот поворот.

— Вот и хорошо, товарищ генерал, — снова весело отозвался адъютант. — Пусть теперь умирают… А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.

— «Приготовили!» — ворчливо сказал Кузьмич. — Это тебе не щи хлебать, ложку приготовил, а до рта донести не дали… Что приготовили, до другого раза бы оставили… Кровь людская и на войне не водица.

Адъютант, ища сочувствия, подтолкнул в бок Синцова, как бы желая сказать: «Видал, какой у нас блажной старик?» Но Синцов подумал о смертях, которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к глупому бесстрашию адъютанта.

— Останови, — сказал Кузьмич.

И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.

— Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь…

Машина уехала, а Синцов с провожавшим его офицером связи свернул на дорогу, шедшую к переднему краю. С обеих сторон ее тянулись высокие снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не знать, что передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.

— Сейчас еще раз свернем, — сказал провожатый.

Они дошли до широкого съезда влево, и Синцов подумал, что тут они и свернут, но провожатый не свернул.

— Это к артиллеристам на позиции, — сказал он. — Еще вправо один съезд будет, потом влево один, а там уж к нам. Артиллерии наставили — на каждый штык по орудию.

«Интересно, сколько штыков в батальоне? — подумал Синцов. — Наверно, от штатного комплекта — одно воспоминание. Все еще по старинке на штыки и считаем. „Смелого пуля боится, смелого штык не берет!“ Конечно, не берет, ни смелого, ни робкого! Если б немцы не техникой, а штыками нас брали, мы бы их давно за Берлин загнали».

Они прошли еще сто метров и увидели новый съезд, теперь вправо.

— Здесь «катюши» стоят, — сказал провожатый. — Видите, темнеют?

Синцов повернулся и увидел силуэт «катюши».