Солдатом быть не просто

— Твои остроты не к месту, — рассердился он и опять отвернулся к окну, наглухо замолчал.

Мне вдруг подумалось: не дай бог, если в роте, которую мне, вероятно, скоро принимать, найдется вот такой лейтенант…

В воскресенье я со своим взводом полдня провел на озере. Загорали, купались, перебрасывали на берегу волейбольный мяч. Было хорошо и весело. После прошедшего ночью дождя земля парила. Под жарким солнцем умытые деревья словно расправили плечи, и я с удовольствием любовался ими, вспоминая Алексеевы слова. Потом внимание мое привлек сидящий в отдалении на обрывистом берегу одинокий солдат. Час сидит неподвижно, второй… Со стороны дороги его скрывали кусты лещины, с берега тоже не сразу увидишь — ивняки над заводью свисали к самой воде.

Когда мы возвращались в казарму, я поручил своему заместителю вести взвод, а сам двинулся берегом. На повороте тропы увидел Мартынюка. Когда я приблизился, он поднялся с земли.

— Думал, рыбу здесь ловите, место самое подходящее.

Ефрейтор промолчал.

— Почему в одиночестве? Тишину любите?

Мартынюк покачал большой головой и снова промолчал, следя, как прошумевший в кустах ветерок погнал по воде рябь.

— Пора обедать, товарищ Мартынюк! И грустить в вашем возрасте еще рано.

Я направился по тропе к дороге. Следом пошел ефрейтор. И быть может, потому, что я не навязывался больше с разговорами, он все-таки ответил, когда мы уже вышли к дороге.

— А я не грущу, товарищ старший лейтенант. Мне ли грустить? Настроение — песни петь!

— Это хорошо, когда у человека радость, — ответил я в тон. — Может, поделитесь?

— А чего не поделиться, если вам интересно? На той неделе получил письмо из села от соседки. Сообщает, что тетка моя обижает сестренку, поколачивает, всякую работу наваливает без меры, оттого сестренка учиться стала хуже. А ей всего одиннадцать. Отец мой лет семь назад уехал в город, семью там новую завел. Матери у нас давно нет, а к отцу сестренка не хочет… Когда уезжал, тетка клялась, что будет смотреть, как за дочерью… Сестренка у меня терпеливая — молчит. Да ведь ребенок еще.

— Вам когда увольняться?

— Осенью, месяца через три.

— Уволитесь в запас, все наладится. Может, в сельсовет или в военкомат написать?

— Не надо писать, товарищ старший лейтенант. Все равно сестренка у тетки останется, жить ей больше негде, кроме как у нее. Теперь уже недолго. Дослужить надо, как положено. Только вот служба не заладилась к концу. Все был отличником, а тут, как перевели в первую роту, и пошло наперекос. Видите, сколько радостей!

— Самоволка у вас, говорят, была. За это никто хвалить не станет.

— Не было самоволки, товарищ старший лейтенант, как на духу говорю! Да ведь и слушать не хотят… Вот на том самом месте у озера я тогда сидел в личное время. Оно, конечно, надо было пойти к командиру, отпроситься… Тут я не спорю, виноват. Расстроился тогда. На вождении кто-то, видать, еще не совсем пройдя колейный мост, дал разворот: колеи сдвинул. До нас водила третья рота. Ну, а как мой танк влез на них — они и полетели… Вернулся на исходную, доложил. Не поверили, сказали, это я мост порушил. И давай ругать, и давай. Дежурный по танкодрому говорит: не водитель вы — агротанкист…

— Пахарь, значит?

— Пахарь. До службы на тракторе работал. Выведешь его по весне на поле, и ходит он у меня без продыху — с зимы был ухоженный. Мне самому в радость зиму с ним возиться. И теперь часто весна вспоминается: поле парит, будто вдыхает тепло, когда лемехами режешь. Или уборка. Тогда еще веселее бывает…

«Ах, Самарин, Самарин, — думал я. — Ты бы сейчас своего Мартынюка послушал!»

— …А в армии какой же я «агротанкист»? Танкист — первый класс у меня. И не мог я мост порушить, не делал разворота… А вы из какой роты, товарищ старший лейтенант?

— Из той, что колейный мост поломала.

— Значит, вы верите? — Мартынюк посмотрел вопросительно.

Я лишь кивнул.

В столовой мне встретился старшина нашей роты. Он подтвердил, что на последнем вождении один из танков повредил колейный мост. Надо было, конечно, привести препятствие в порядок, но роте объявили срочный сбор.

— Почему не доложили?

— Моя вина. Но, пока собрали людей, соседи уже водить начали. Думал, они сами наладят.

Я быстро шагал к офицерскому домику, хотелось поскорее встретиться с Самариным. Что он теперь скажет? Вспоминались его рассуждения о духовном родстве с природой, о зоркости собственного взгляда на нее… Рассуждает о мироздании, а рядом с собой не видит человека. Такие вот ахают, умиляются при виде стайки облаков или зеленой лужайки, могут с гневом говорить о тех, кто сломал зеленую ветку, и безучастно относятся к душевной боли человека…

Хорошо, что в ту минуту я не застал Самарина в нашей комнате. Мог наговорить такого, что дружбе нашей, вероятно, пришел бы конец.

Я сидел с книгой, слушая, как дождь шепелявит по стеклам и листьям деревьев под нашим окном.