Солдатом быть не просто

В ту пору Григорий считал, что его отец самый разумный на их улице и мастер хоть куда — поди сыщи такого. Их маленький, красивый, как игрушка, домик отец поднял своими руками от фундамента до конька крыши, украсив его деревянным кружевом. Многие прохожие заглядывались на ажурные наличники, резное крыльцо, узоры у торца крыши. Но мало кто знал, что жизнь в этом доме была сумрачная. Стены их дома никогда не слышали песни, не видели веселых лиц гостей и даже соседи, зная нелюдимость хозяина, заглядывали к ним только при крайней нужде. Мать не раз говорила: «Мы так забирючились, что тошно становится, от людей совестно». «А что тебе до людей? — отец отвечал спокойно, он редко повышал голос. — Думаешь, у них голова болит о твоих нуждах? Ничуть даже. Потому и у меня о других голова не болит: они сами по себе, мы тоже сами по себе. У каждого колесо счастья крутится по-своему — у одного быстро, все ему само прет в руку, а у другого оно еле шевелится. Я так считаю: надейся на свои руки, живи своим трудом, и тогда твое счастье никуда не уйдет». С последними словами отца мать соглашалась, но его доводы в оправдание отчужденности от людей вызывали с ее стороны протест. Часто вспыхивали ссоры, а наедине она внушала Грише: «Живи с радостью и все делай тоже с радостью, не закрывай свою душу перед людьми, приноси и им радость».

С детских лет его поставили на перекресток: к людям быть ближе или жить, как говорил отец, самому по себе? Но жизнь за стенами их дома, школа давали простор материнским росткам, пропололи в его душе много сорняка. Все же некоторые корешки, посаженные отцом, еще сохранились…

Григорий стоял в ротной комнате бытового обслуживания перед зеркалом. Расправил под ремнем складки шинели, всмотрелся в налитое здоровьем лицо с крепкими щеками и усмехнулся: «Мать по фотокарточке определила, что я возмужал, а тут усишки еле пробиваются».

За спиной с конвертом в руке остановился Головин:

— Гриша, ты в город собрался?

— Иду, Серега… — Григорий повернулся к Головину, посмотрел на него с высоты своего роста. — А ты что же? Идем вместе.

— Настроение не подходящее… Получил от матери плохое письмо. Жила с дочерью, моей старшей сестрой. А та вдруг уехала с мужем куда-то на стройку, матери денег не оставила — живи, как можешь. А матери под шестьдесят, больная.

— Из родственников у тебя еще кто есть?

— В тех краях никого… Брось письмо в ящик. — Головин передал ему конверт.

Шагая по узкому тротуару малолюдной улицы, Григорий пытался представить себя на месте Головина и не смог, не хотелось даже думать о том, что его мать, добрая и ласковая, может оказаться в подобном положении. Если бы можно было какой-то мерой измерять глубины человеческих чувств в радости и горе, то письмо Головина, которое он сейчас несет в руке, наверное, было бы очень тяжелым. Он не знает содержания письма, но можно предположить в нем стремление Сергея как-то облегчить боль материнской души, хотя, быть может, пишет об этом скупыми словами.

Вот и почтовый ящик. Григорий поднял руку с конвертом к щели ящика, но не опустил письмо. Постоял несколько секунд в раздумье, потом списал в блокнот адрес матери Головина и, опустив конверт в ящик, быстро пошел к почтамту…

Прошло полмесяца. Как-то после ужина старшина собрал роту в Ленинской комнате и объявил:

— Считайте, что вы пришли сюда по просьбе рядового Головина. Сейчас он сам обо всем скажет.

Сидевший впереди всех Головин поднялся со стула, повернулся к сидевшим в комнате — все ждали, что он скажет. Головин рассказал сначала о письме матери, которое он получил полмесяца назад, а потом о втором, пришедшем сегодня. Во втором письме мать благодарила его за перевод пятидесяти рублей, но спрашивала, где он взял эти деньги и почему адрес на переводе написан не его рукой.

— Правильно спрашивает: откуда у меня могут быть такие деньги? — Головин развел руками. — Короче говоря, я не посылал перевод, а деньги выслал — спасибо ему — кто-то из нашей роты, больше некому. Скажите, друзья, кто помог мне?

Солдаты переглянулись, потом снова стали смотреть на Головина, на лице которого без труда можно было заметить волнение. Кто-то выкрикнул:

— А ты, Серега, не переживай!.. Помог кто-то из нас, и хорошо, ему при случае тоже помогут.

В комнате вспыхнул оживленный разговор, в котором выделился громкий голос сержанта Карпухина:

— Да что — деньги! Один человек помог другому — это дороже стоит.

— Так-то оно так… Только я все же хочу знать, кто помог. — Его голос прерывался. — После, когда смогу, отдам. Много людей сейчас помогают моей матери. Командир полка письмо послал в военкомат, соседи заходят к ней. Пишет: поправится здоровье — работать будет, где полегче.

Григорий смотрел на повлажневшие глаза Головина и чувствовал, как в груди разливается тепло.

После дождя