Солдатская сага

— А у него, товарышу лэйтенант, мозгив трохи нэма, ось вин и побиг! — неожиданно пошутил обычно предпочитавший в подобных случаях помалкивать Братусь.

Ну а тебе, урод, я твой пулемет в сракузасуну — по самую, бля, ленту! Понял?! Почему не стрелял?

— Зайив…

Как войнуха, у тебя вечно — зайив! Репу нажирать и подушку харей топтать у тебя никогда не заедает! Ну, ладно! Ладно…

Пока остальные чуть ли не в полный голос ржали, глядя на «припухшего» Гору и красного, виновато опустившего озорные глазенки Братуся, взводный закурил, и по всему стало видно — гнев сменяется на милость.

Единственный, кто не понял причины столь неуместной здесь бурной радости, оказался всеобщий любимец Хасан. На редкость простой, не знавший по-русски и сотни слов, добрый и смешной туркмен уселся на корточки и стал забивать отработанную ленту своего ПК.

У гаубичников что-то там не сложилось, и по кишлаку из десяти — пятнадцати домишек ударила реактивная батарея «Град». Одного залпа оказалось вполне достаточно, чтобы от него осталась лишь щебенка и пыль.

Через полчаса спустившаяся в кишлачок шестая рота принесла искореженный обломок АКМа и рваный, посеченный «гвоздикой» подсумок с раскуроченными магазинами и окровавленной бахромой вместо ремней крепления.

Пока длился бой, шедший с комбатом Саша по приказу передал в полк радиограмму следующего содержания: «Попали в засаду. Расстрелян боевой дозор четвертой мотострелковой». Он, как никто другой, знал, кто в четвертой ходит в дозоре. Весь остаток дня Саша находился в состоянии какой-то прострации, а когда увидел подходящих к палаткам живых и здоровых Гору и остальных ребят — убежал к реке и там разрыдался.

Глава 27

Через две недели после возвращения из Раджани, взвод как-то буднично проводил на дембель комиссованного по состоянию здоровья Шовката Шерназарова.

Эта, в общем-то, нетипичная для Афганистана история началась полгода назад, сразу же после окончания Карамугульской операции.

Поскольку у тихого и нелюдимого Шовката практически не было ни друзей, ни врагов, то поначалу ребята и не заметили, как переводчик и механик-водитель третьего мотострелкового мало-помалу полностью замкнулся в себе. А когда уж обратили внимание, то попросту не придали этому факту должного значения: «Ну, с кем не бывает! Депрессуха!»

Первым забил тревогу Гора. В начале весны он в очередной раз «залетел» по поводу своей недолеченной малярии в полковую санчасть. Рота в те дни отсутствовала — ушли в горы. На второй день больного пришел проведать оставшийся дневальным Шовкат.

Передав удивленному столь необычным вниманием и заботой сослуживцу несколько пачек сигарет, он уселся на кровать и в течение трех часов что-то тихо и обстоятельно рассказывал. В свое время легко контуженный Гора ничего не разобрал в невнятном и приглушенном монологе. Тем более, что Шерназаров, вообще плохо говоривший по-русски, в тот день постоянно переходил на родной ему таджикский.

Визит повторился и на следующие сутки. Сценарий тот же — сигареты, опущенные глаза, неразборчивая, затяжная речь. Сколько Гора ни напрягался, сколько ни прислушивался, но уловил он единственное — парень на что-то или кого-то жалуется, его преследуют, его хотят убить. И еще Гора понял — «поехал» мужик…

Когда Шерназаров уходил, Гора передал с ним записку к дежурному по роте. Но, как и следовало ожидать, Шовкат ничего никому не передавал и о записке совершенно не помнил.

Переговорив с нарядом, Гора направился к Деду. Гвардии старшему прапорщику понадобилось всего несколько минут разговора с Шерназаровым, чтобы снять его с наряда по роте и той же ночью уложить в медсанчасть. Спустя неделю Шовката переправили в кабульский армейский госпиталь.

Происшедшее с переводчиком осталось для солдат и офицеров четвертой мотострелковой полной загадкой. Конечно, параллели между его сумасшествием и карамугульскими событиями провели довольно быстро. Они сами напрашивались, но никто ни в роте, ни во взводе не мог ожидать от этого смуглого молчуна столь тонкой душевной организации, и случившееся с Шовкатом буквально поразило всю роту. Ни о какой симуляции здесь не может быть и речи. Ведь до дембеля Шовкату оставалось всего полгода.

В кабульской «психушке» Шерназаров пробыл долго, почти пять месяцев, и вернулся назад с документами на демобилизацию под конвоем — совершенно невменяемым, полностью деградировавшим существом со страшным и не оставляющим надежд диагнозом: злокачественная шизофрения…

С первого дня, а вернее — ночи, Шовкат отправлял естественные надобности исключительно под себя. Не помогли ни уговоры, ни побои, ни профилактические многоразовые подъемы. Его выдворили на улицу, в курилку, и Шовкат спал там последние две недели до дембеля, благо в конце августа стояли душные, жаркие ночи.