Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Борьба за Севастополь завершилась[41]. Цель, стоявшая перед нами с 7 июня и имевшая почти магическое значение, была достигнута, и все мы, кто сражались там, вздохнули с облегчением. Задача, на протяжении долгих дней казавшаяся нам почти невыполнимой, была выполнена.

В этой грандиозной битве участвовали солдаты из всех уголков нашей родины. У нас был лучший и самый мудрый командующий, которому мы полностью верили и к которому относились с глубочайшим почтением. Этого человека знал каждый боец. Он отлично понимал трудности солдатской жизни и лично старался облегчить их. Хотя фон Манштейн не искал популярности у рядовых, каждому было известно о его высокогуманном отношении как к собственным солдатам, так и к солдатам противника и к мирному населению[42]. Возможно, никогда армия так не радовалась повышению своего командующего, как наша, когда генерал фон Манштейн был в день взятия Севастополя произведен в фельдмаршалы. И я могу добавить, не опасаясь впасть в преувеличение, что каждый солдат чувствовал, это повышение – награда и для него.

В осаде участвовало значительное количество немецких и румынских дивизий, проявивших великую доблесть в боях с сильным противником; пусть мой рассказ станет эпосом во славу этих героев!

Два дня спустя после взятия крепости я был вызван к командующему и вскоре, вместе с начальником штаба фон Манштейна, вылетел на самолете в Берлин. Через несколько часов по прибытии туда я был на радио и рассказывал родине о подвигах наших солдат. Вылетая из Симферополя, я не знал, что мне предстоит делать в Берлине. Занимая место перед микрофоном, я все еще полностью находился под впечатлением событий последних недель, поэтому мой рассказ вызвал широкие отклики. Я получил бесчисленное множество писем из всех слоев общества, от матерей, отцов и невест наших солдат, сражавшихся на Восточном фронте. В них выражалось общее удовлетворение оттого, что наконец-то они услышали человека, говорившего так, как говорили побывавшие на Восточном фронте, чьи рассказы отличались от официальной пропаганды.

Предшествующие страницы содержат некоторые фразы из моего выступления. Если бы я полностью привел его здесь, то, возможно, смог бы более живо воссоздать атмосферу, царившую в те дни. Но сегодня мне представляется более важным не максимально точно рассказать о событиях того времени по дням, а как можно более ярко показать действия наших солдат. Мое радиовыступление навлекло на меня недовольство доктора Геббельса. Ему не понравилось то, что я с уважением отзывался о нашем противнике – русских. Я ни разу не употребил в отношении их солдат термин «советские», в который вкладывался уничижительный смысл (кстати, на фронте их никто так не называл). Кроме того, я упомянул о наших тяжелых потерях. Но я отказался вычеркнуть криминальные, с его точки зрения, фразы.

Вскоре после этого я был приглашен на пресс-конференцию в дом на Вильгельмплац[43] и впервые в жизни очутился перед несколькими сотнями журналистов. Начальник штаба армии изложил ход сражения с точки зрения технического руководства им, а я говорил о моих солдатах. Всего двадцать четыре часа назад я командовал ими под Севастополем. Под впечатлением от человеческого величия этих людей, воодушевленных идеалом и поставленными перед ними целями[44], я попытался показать этому другому миру, который был нашей родиной, почему солдаты сражались в Крыму за овладение мощнейшей крепостью на свете. Да, я объяснил, каков был смысл их борьбы, попытался втолковать, что недостаточно обычного приказа, чтобы немецкий солдат пошел под вражеские пули, подвергая свою жизнь смертельной угрозе. Крепость Севастополь была для нас зовом судьбы, а стойкость перед лицом противника – одним из многочисленных проявлений любви к родине. Разве не видели мы того высокого, что было в высоком боевом духе наших солдат, в их стойкости перед лицом смерти, когда они шли в бой, не задавая вопросов, для чего нужны их жертвы? Разве мог боец подумать, что жертва, приносимая им с полнейшей самоотверженностью, может стать предметом злоупотреблений? Не должны ли мы были тогда и не должны ли сегодня восхищаться этой безграничной доблестью и самоотверженностью, как высшей солдатской добродетелью?

Не должны ли мы даже сегодня испытывать радость при мысли о том, что страх смерти не помешал этим людям вести себя как герои. Герои, которые одержали победу над собой и безукоризненно исполнили то, что считали своим долгом! Рыцарственное поведение наших солдат превыше всяких похвал. Под Севастополем сражалась элита вермахта, воплощавшая военные традиции, веками формировавшиеся в германской армии. В их поведении не было фанатической ненависти и, тем более, ничего, превращающего храбрость в слепое безрассудство.