Солдатское сердце

Жуков приказал доставить пленного в штаб фронта. Показания 19-летнего немецкого солдата были весьма полезны и помогли точно нанести удар по всей группировке врага. Пленный также показал, что за неудачи под Ельней командование дивизии СС и полков сменено. Немецкие солдаты боятся огня «катюш» и ночных атак русских.

Под Ельней много дней шли упорные и тяжелые бои, но основной контрудар 24-й армии начался 20 августа. Жуков приказал ввести в действие всю имеющуюся авиацию, танки, артиллерию и реактивные минометы — «катюши». Бой не затихал и ночью. Горловина ельнинского выступа постепенно сжималась под ударами войск Резервного фронта.

Противник выдыхался. Воины наших полков и дивизий сражались героически.

Глубокой ночью 6 сентября остатки разбитых гитлеровских дивизий ускользнули через горловину. На поле боя осталось много трупов и раненых вражеских солдат. В Ельню вошли советские войска. Опасный ельнинский выступ был ликвидирован, враг отброшен на десятки километров.

В сражениях за Ельню фронту помогали партизанские отряды, наносившие удары по тылам вражеских войск.

Георгий Константинович позвонил в Генеральный штаб генералу для особых поручений Варенникову, который в то время постоянно находился в Москве и выполнял поступающие от Жукова распоряжения.

— Докладывай, какие новости?

— Получил сведения об успешном действии войск под вашим командованием, немедленно доложил Ставке, — ответил генерал. — Дома все в порядке.

— К тебе не заходил молодой красноармеец с запиской от меня?

— Пока нет. Никого не было.

— Зайдет, прими хорошенько. Надо послать его на учебу. А мне пришли все, что есть из переведенных на русский язык уставов германской армии.

— Есть! Все будет выполнено!

— Позвони в продовольственное управление, передай, что в войсках перебои с махоркой. И пусть ускорят высылку термосов, до каких пор солдатам будут суп носить в ведрах? У меня все. Завтра к исходу дня буду в Москве.

Переходом войск Западного, Резервного и Брянского фронтов к обороне завершилось огромное по своему размаху и напряжению Смоленское сражение, продолжавшееся более пятидесяти дней и ночей. Планы германского командования на безостановочное продвижение к Москве были сорваны.

В КОГТЯХ ПАЛАЧЕЙ

Небо и земля вдруг вспыхнули ярким пламенем и стали медленно гаснуть. Петя очнулся через несколько часов уже в кузове грузовика. Его, раненного, куда-то везли. Очень хотелось пить. Больше, чем жить. «Кто это стонет и тоже просит пить?» Осмотрелся, увидел несколько окровавленных человек. У кого забинтованы руки, у кого — голова и не видно глаз, а рядом лежал человек без ноги. Он крутил головой, кусал губы и хрипло просил пить. Петя перестал шевелить одеревеневшими губами, и не стало слышно стонущего голоса: «Пить». Только тот, с забинтованной толстой, как березовый чурбан, культей, все еще хрипел, требуя воды.

В голове стучала кровь, и каждый удар, казалось, бил молоточками по вискам. Петя напряг память, вспоминая, что с ним произошло. Потрогал рукой забинтованную голову. Стал всматриваться в лица людей. Нет ли знакомых? Лишь теперь он заметил у самой кабины на стульчике фашистского солдата. На коленях у него черный автомат. Фашист был молод, белобрыс и совсем не страшен. Но что-то хищное было в его белесых глазах, холодно взирающих на изуродованных полуживых людей. Петя пошарил левой рукой вокруг себя: нет ли автомата или винтовки? Но откуда у тяжело раненного паренька, выбитого из седла взрывом снаряда, могло быть здесь оружие?

Петя напряг память и вспомнил, как по-немецки сказать: «Я хочу пить».

— Их виль тринкен! — сказал Петя.

— Не проси, — остановил его раненый сосед. — Не даст.

— Эй, балда, останови машину, хочу в туалет! — потребовал человек с забинтованными руками. Но солдат даже не пошевельнулся.

Постепенно Петя приходил в себя. Он уже не сомневался, что подобран фашистами и находится в когтях палачей. Выпрыгнуть бы из грузовика, но даже приподняться невозможно. Ног и рук словно нет: не подчиняются.

Наконец грузовик остановился в каком-то небольшом населенном пункте. Все чужое. И дома и люди. Петя догадался: он за границей. Всех снимали с машины и, уложив на носилки, уносили в длинный одноэтажный барак. Дошла очередь и до Пети. Санитары о чем-то долго совещались, потом солдат, сопровождавший раненых, что-то сказал, послышались понятные Пете слова: «варум», «дойч», «юнген», и Петя догадался, фашисты заинтересовались им. Они недоумевают, почему мальчишка знает немецкий язык, и зачем он скакал на коне. Если он военный, то почему не в обмундировании? Значит, он партизан или разведчик, специально переодетый в гражданскую одежду? Все это нужно выяснить. Петю отнесли в барак и поместили в отдельной комнате с окном во двор.

Во дворе то и дело раздавались автоматные очереди. Фашисты расстреливали тяжело раненных.

Через полчаса вошел фашист в белом халате. Не разбинтовывая и не снимая повязки, он грубо ощупал все Петины раны и спросил по-немецки:

— Как тебе все это нравится?

— Зер шлехт! (Очень плохо!) — дерзко ответил Петя.