Солдаты

Фильм растревожил сердце Акима, и он думал о нем несколько дней.

Картина рассказывала о фронтовой дружбе двух солдат, и это вновь с особо

острой болью заставило разведчика вспомнить о Семене. С потерей Ванина

чего-то не хватало -- большого и значительного для Акима, нарушалась

какая-то стройность в его душе. Аким грустил, грустил тяжело и открыто.

Наташа видела все, но не пыталась успокаивать его. Он удивлял и радовал ее

своей товарищеской преданностью. Следила за ним украдкой, наблюдала

сосредоточенно-тревожный и грустный взгляд его голубых, кротких глаз.

Хорошие чистые слезы путались в длинных и темных ее ресницах. Однажды Наташа

не выдержала и сказала ему:

-- Что ты, Аким... он вернется...

Аким обрадованно поднял на нее глаза, но нужное слово благодарности у

него не нашлось, он проговорил тихо и задумчиво:

-- Разумеется.

Ему вдруг захотелось увидеть Шахаева, но старшего сержанта не оказалось

поблизости. Парторг находился возле Михаила Лачуги, готовившего в саду ужин.

С некоторых пор Шахаев все пристальнее и внимательнее присматривался к

Лачуге. Солдат этот все больше нравился ему. У парторга был неплохо

натренирован глаз на хороших людей. Шахаеву как-то подумалось, что Михаил

мог бы стать неплохим коммунистом, и сейчас он решил спросить повара, как

тот думает насчет вступления в партию.

На вопрос Шахаева Михаил долго не мог подобрать ответа, ворошил свои

белые волосы, смущенно поглядывая на Мотю, которая давно уже стала служить у

разведчиков и сейчас сидела тут же на бревнышке. Эта бой-баба за последнее

время как-то переродилась, уже не задирала больше старого Куэьмича, никому

не дерзила, говорила тихо и певуче, точно любовь к Михаилу вытеснила из нее

все бойкое и нахальное, сгладила, сровняла грубые и колкие черты ее

характера.

-- Ну, так как же? -- повторил свой вопрос Шахаев.

Лачуга шумно вздохнул, горько улыбнулся:

-- Не гожусь для партии, товарищ старший сержант.

-- Почему?

-- Малограмотен я. Да и в политике плохо разбираюсь.

-- Это можно поправить. -- Парторг расстегнул свою неизменную сумку и

вынул оттуда какую-то книгу. -- Вот возьми, почитай.

-- Что вы! Не одолею! -- и печально улыбнулся, обнажая щербатую

челюсть. -- Не по зубам...

-- Ничего, возьми. Одолеешь. Поможем.

Михаил взял книгу.

Шахаев ушел удовлетворенный. Теперь он почти наверняка знал, что Лачуга

со временем будет хорошим коммунистом. А это значит, что после войны в

какое-то украинское селение придет новый руководитель, может быть

председатель колхоза, подобно Пинчуку, или бригадир в крайнем случае.

-- Хорошо!

Шахаев тихо напевал какую-то свою, бурятскую песенку. Извиваясь, она то

поднималась вверх, путаясь в вершинах яблонь, то срывалась вниз и стелилась

по земле, покрытой густой желтеющей травой.

-- Хорошо! -- кончив петь, громко проговорил он и рассмеялся. Потом

резко оборвал смех, помрачнел: -- А что же с Ваниным? Почему я до сих пор не

могу узнать, что с ним?

Не заходя в дом, Шахаев направился к начальнику политотдела, надеясь с

eго помощью навести справки о Ванине.

А он поправлялся: ранение было не столь уж серьезным -- просто

разведчик потерял тогда много крови. В этот день ему впервые разрешили

немножко погулять по улице. Щуря на солнце беспечальные, чуть-чуть

посерьезневшие светлые глаза, худой и слабый, переполненный радостным

желанием жить до скончания мира, он выбрался за городок, в котором стоял

армейский госпиталь, и по узкой дороге направился к лесу, к тому самому, где

он был ранен. Дойти туда ему не удалось. Встретился какой-то капитан,

спросил Сеньку, кто он и откуда. Ванин ответил и, незаметно для себя,

рассказал всю историю своего ранения. Глаза капитана загорелись, он схватил

разведчика за плечи и потащил в сторону, твердя:

-- Голубчик! Вот здорово, черт возьми! А мы давно тебя, брат, ищем!

Капитан оказался, как уже догадывался Ванин, корреспондентом армейской

газеты. В редакции и в самом делe слышали о подвиге разведчиков, да не

смогли найти Семена.

Офицер привел его в большой дом, где трудилось еще несколько

журналистов.

Ванин рассказал обо всем заново. Капитан записал его рассказ в свой

блокнот и поблагодарил разведчика. Вначале Ванин чувствовал себя в

незнакомой редакции несколько стесненно. Но уже через пятнадцать -- двадцать

минут он весело и беспечно болтал с журналистами, подогреваемый их острыми

шутками. Труженики пера ему явно понравились: они чем-то, должно быть своей

веселостью, напомнили ему разведчиков. Среди них будто и не было старших и

младших. Все -- равные, одинаково остроумные и легко возбуждающиеся.

Уходил Семен от своих новых знакомых неохотно. Давно он уж так не

дурачился, как в этот день. По дороге в госпиталь вспомнились ему

разведчики, Вера, и сердце больно заныло.

"Через педелю убегу", -- решил он твердо.

И, несколько успокоенный принятым решением, вошел в свою палату.

За окном сгущались тени. Сентябрь дышал в открытую форточку прохладой,