Солдаты

теплую одежду, выехал к разведчикам на Мурешул и ему, Кузьмичу, теперь никто

не мешал беседовать с иностранцем.

-- Сына... под Воронежем... убили... -- признался мадьяр, и ездовой

заметил, как его большие, земляного цвета руки знобко затряслись, худое лицо

сморщилось, глаза стали мокрыми.

-- Эх вы, вояки... -- неопределенно пробурчал Кузьмич, отводя лошадей

под навес. -- А овсеца мерки две у тебя найдется? -- крикнул он оттуда

хозяину.

-- Нет, товарищ. Я имел мало земли. Овес негде сеять. Много земли у

графа Эстергази, у меня -- мало...

Кузьмич посмотрел на старика и сразу подобрел.

-- Как тебя зовут?

-- Янош, -- охотно ответил крестьянин и заулыбался.

-- А меня Иваном величают. Иваном Кузьмичом. Янош и Иван -- одно и то

же. Тезки, стало быть, мы с тобой... а?

-- Тетка, тетка, -- весело залопотал венгр.

-- Вот что, "тетка", овса-то все-таки надо достать, -- уже серьезно

заговорил Кузьмич. -- Тылы наши с фуражом поотстали малость. Сам знаешь,

горы. А лошадей кормить надо. Понял?

Хозяин на минуту задумался, потом, что-то сообразив, взял у Кузьмича

мешок и вышел на улицу. Вернулся с овсом только ночью.

-- Со склада графа Эстергази, -- воровато и испуганно озираясь, словно

за ним следил сам граф, проговорил он и печально добавил: -- Узнает --

убьет... Тут вот и листовки ночью с самолетов разбрасывали такие... Пишут в

них: если будете, мол, помогать русской армии и грабить графские имения,

всех перевешаем...

-- Кто же разбрасывал эти поганые бумажки, язви его в душу? --

возмутился Кузьмич.

-- Написано с одной стороны по-румынски, а с другой -- по-мадьярски.

Немцы, наверное.

-- Они, стало быть, -- согласился Кузьмин и успокоил хозяина: -- А ты,

Иван, то бишь... Янош, того... не пугайся. Песенка графа спета.

Убрав коней, Кузьмич и хозяин вошли в дом. Молодой разведчик уже спал.

Лачуга в другой комнате с помощью хозяйки что-то готовил для разведчиков.

Пинчука все еще не было.

Венгр, принявший ездового за старшего, провел его в горницу, где

Кузьмича ждала уже постель. Но спать сибиряку не хотелось, и они

разговорились с хозяином, который к тому времени уже успокоился совершенно и

так пообвыкся, что то и дело шлепал Кузьмича по плечу своей тяжелой ручищей.

-- Видал я у тебя, Янош, под сараем соху. Клячонка небось еле тащит ее.

А у нас трактор, -- неожиданно похвастался сибиряк. -- Выехал в поле с

четырехлемешным -- сердце поет, радуется, стало быть...

-- Трактора и тут есть... У богатых.

-- То я знаю, -- солидно подтвердил Кузьмин. -- Да вам-то от этого

какая же польза?

-- Никакой, -- вздохнул крестьянин и неожиданно спросил: -- А земли у

тебя, Иван, много?

-- Больше, пожалуй, будет, чем у вашего... этого, как его... --

вспоминал Кузьмич, -- ну, как его, черта... Газы, что ли?

-- Эстергази, -- подсказал хозяин.

-- Ну да! Он. Так вот, побoлe, чем у него.

-- Так ты тоже граф? -- изумился старый мадьяр, подозрительно косясь на

просмоленные шаровары ездового и на его заскорузлые руки.

Кузьмич рассмеялся.

-- Граф! Нет, брат, нe граф, язви его, а подымай выше!

-- Кто же?

Кузьмич помолчал. Потом сказал серьезно:

-- А вот угадай!

-- Нет, -- Янош улыбнулся, -- никакой ты не граф, ты наш... крестьянин.

Но почему у тебя столько земли? Я слышал, что у вас так... но...

-- А вот потому, садовая твоя голова, что живем да работаем мы сообща.

И Кузьмич, поощряемый нетерпеливым любопытством хозяина и еще более

нетерпеливым желанием рассказать правду о своей стране, о людях ее, в

сбивчивых, но все же ясных и простых выражениях поведал чужестранцу о своем

житье-бытье. Мадьяр как завороженный слушал необыкновенную и волнующую

повесть старого хлебороба о колхозах, где простой народ стал хозяином своей

земли -- ему принадлежат все богатства, где человек ценится по его труду...

-- И это все правда, Иван? Мы слышали кое-что. Да ведь и другое

говорят. -- Руки крестьянина легли на острые плечи Кузьмича, как два

тяжелых, необтесанных полена. -- Правда, Кузьмытш?..

-- Я уже очень стар, Янош, чтобы говорить неправду.

-- А можем... мы у себя... сделать такое?

-- Можете, Янош, ежели не будете бояться ваших... Стервогазей.

Беседа длилась долго и закончилась далеко за полночь.

В эту ночь Кузьмичу приснился удивительный сон.

...Сидит он в своей хате и читает за столом книгу. Его молодая жена

Глаша прядет шерсть ему, Кузьмичу, на носки. Течет, течет из ее белых

проворных рук черной струей нитка и накручивается на жужжащую вьюшку. Одной,

быстрой и маленькой, ногой Глаша гоняет колесо прялки, другой -- качает

зыбку. Зыбка мерно, как волна, плавает из стороны в сторону под бревенчатым

потолком, певуче поскрипывая на крючке, а Глаша поет:

Придет серенький волчок,

Схватит дочку за бочок...

Голос Глаши светлым и теплым ручьем льется в сердце Кузьмича, приятно

бередит грудь. Кузьмич оставляет книгу, хочет подойти к жене, но вместо нее

видит Яноша, который качает не зыбку, а рычаг кузнечного горна и просит

Кузьмича: "Расскажи, Кузьмытш, как строили вы свою жизнь". Иван начинает