Солдаты

разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.

Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно

грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы,

на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку,

подошел к ним.

-- Где это вас, ребята, так поцарапало? -- спросил он и, вдруг

расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых,

вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.

-- Где, спрашиваешь? -- Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша

ответил: -- Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно,

собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..

-- Аким, подойди сюда! -- позвал Сенька.-- Что ты опять задумался?.. Не

горюй, может, прямо на твое село пойдем.

-- Нет, Семен, направление у нас другое.

-- Ничего, Аким! Все направления нас к Берлину ведут,-- сказал Ванин.

Легкий ветер трепал его русый чуб, выглядывавший из-под пилотки.-- А потом

этими же дорогами домой вернемся. Хорошо ведь, а?..

Аким подошел, хлопнул Сеньку по плечу и, улыбаясь, стал прислушиваться

к разговору раненых. Глядя на их смуглые, обожженные солнцем и ветром, лишь

немного омраченные болью лица и на непрерывное движение танковой массы,

думая о Сенькиных словах, он вдруг почувствовал прилив светлой, освежающей

душу радости и подумал, что подобное он уже испытал однажды при каких-то

других обстоятельствах. В конце концов вспомнил, как и где это было. Еще до

войны, вернувшись как-то из Харькова, он встретился с Наташей после долгой

разлуки. Они гуляли тогда по степи до самого заката. Уходя, он оглянулся на

подругу. Наташа стояла на прежнем месте, на одном уровне с уплывающим за

горизонт солнцем. Ее светлые кудри, разметанные буйным степным ветром,

пылали в красных закатных лучах, как костер. И вот тогда-то, ощутив праздник

в своем сердце, Аким понял, как хорошо любить и быть любимым. И все

радостное, счастливое в своей жизни он неизменно связывал с дорогим образом

этой девушки.

"А сейчас, наверное, село уже освобождено. Как она? Где теперь?.." --

подумал он с тревогой и легкой грустью.

Аким стоял у реки и всматривался в ее помутневшие воды, взбаламученные

бомбами и снарядами. Вдоль всего берега, насколько охватывал глаз, виднелись

грязно-желтые остовы немецких танков. Их было очень много. Такого количества

разгромленных немецких машин Аким не видел со времен Сталинграда. Как стадо

слонов, пригнанных на водопой, танки уткнулись длинными стволами в воду.

Одни стояли на берегу, другие, словно разморенные жарой, по самые башни

заползли в реку, и от них по воде расплывались маслянисто-фиолетовые пятна,

третьи распластались на суше, расстелив позади себя порванные гусеницы.

Вернулся Пинчук и приказал Кузьмичу выбираться на дорогу. Петр узнал,

где должен располагаться КП дивизии, и теперь направлялся туда.

Сенька и Аким пошли искать остальных бойцов роты.

В полдень они догнали разведчиков, двигавшихся впереди наступающих

частей дивизии.

-- А знаете, товарищи, мы с Камушкиным побывали у деда Силантия. Не

забыли старика? -- спросил Шахаев.

-- Что вы говорите? -- удивился Аким.-- Ну, что он, жив?

-- Жив!.. Стоит на дороге, встречает бойцов!

-- А старушка его жива?

-- Жива. Прослезилась даже, узнав меня.

-- А про мост не спрашивали?

-- Немцы его несколько раз пытались восстановить, но другие советские

подрывники вновь сжигали. Старик привет вам всем передавал. Помнит хорошо,

никого не забыл.

-- Да. Теперь он развернется. Небось уже свой инвентарь собирает.

Разведчики укрывались в подсолнухах, наблюдая за большим селением

Терновая, откуда немцы яростно отстреливались. Но перед вечером они вдруг

замолчали. Разведчики сейчас же обнаружили, что враг отходит. Сообщив об

этом в штаб дивизии, вошли в село. Забежали в маленький домик, стоявший на

западной окраине селения, у Харьковского шоссе. На глиняном полу, у самого

порога, лежала молодая женщина, совершенно голая, с растрепанными волосами.

В ее левой груди, под соском, чернело пулевое отверстие. Рядом с ней в луже

крови лежало трое маленьких детей, очевидно сраженных одной короткой

автоматной очередью.

Жестокость врага была настолько бессмысленной и чудовищной, что

разведчики первое время стояли молча.

-- Дикари, дикари...-- сдавленным голосом сказал наконец Аким.--

Дикари...-- повторял он одно это слово, так как другого в эту минуту

придумать не мог.

-- А ты у них очки боялся взять! -- прохрипел Ванин.-- Эх-х!..

Аким промолчал. Только лицо его налилось кровью -- оно как-то

вытянулось, непривычно построжало. Злорадное, ожесточенное чувство охватило

Сеньку. Ему хотелось говорить обидное и грубое Акиму. Пусть слушает, так ему

и надо! Жалельщик!.. Только не здесь скажет он ему эти слова. Не здесь!..

Разведчики вышли на улицу. Кое-где уже сбивались кучки людей, больше

старики, женщины, дети. Они смотрели на дорогу, изрытую воронками от бомб,