Солдаты Александра. Дорога сражений

Доводилось и приворовывать, как это принято у спартанцев. Не нам одним — тут все воровали. Поскольку конвой не пускал новобранцев в город, то и красть, и попрошайничать, и рыться в отбросах, и менять барахло, и брать на горло приходилось на месте — прямо в палаточных городках и на подступах к ним. Как ни странно, но мы приспособились. Мне, например, удалось обновить одежонку и даже разжиться парой сапог взамен утопленных в море. Кроме того, нам с Лукой посчастливилось повстречать пару возвращающихся домой верховых, а они оказались кавалеристами из того же отряда «друзей», где служат и мои братья, и я узнаю самые свежие новости. Илия был ранен, но сейчас поправляется, хотя все еще валяется под приглядом лекарей во Фраде на юге Афганистана. Филипп (Илия старше меня на девять лет, Филипп на четырнадцать) получил повышение и уже в новом чине отправлен к дальним афганским границам с дипломатической миссией — договариваться с тамошними вождями о пропуске армии Александра через Гиндукуш в Пенджаб.

Гиндукуш! Пенджаб! Что за удивительные, волнующие кровь названия! А каковы мои братья! Вот на кого надо равняться. Другое дело, что мне до них как до неба. Такой мелкой пташке, как я, высоко не взлететь. Узнаю ли я их вообще, когда увижу?

«Друзья», или гетайры, — это сливки македонской армии, отборная конница, вступив в которую человек, можно сказать, уже обеспечивает себе положение. Воин и впрямь становится подлинным другом царя — он может делить трапезу с государем, пировать с ним и даже звать его просто по имени — Александром (хотя, честно говоря, мало кто себе это позволяет). Правда, существуют еще фаланговые подразделения «друзей», только пеших, они — петгетайры. Нос истинными гетайрами, безусловно, равнять их нельзя, поскольку сам царь не слезает с седла и все его ближайшее окружение тоже.

Теоретически каждый отряд «друзей» должен бы состоять из одних земляков, уроженцев определенных областей Македонии: Аполлонии, Боттии, Тороны, Мефоны, Олинфа, Амфиполя и Антема. Ибо именно там были набраны конники, отправившиеся с Александром в великий поход. (Кавалерию снарядили еще восемь областей, но этих всадников царь оставил дома для поддержания спокойствия в городах Греции, а также в строптивых северных селах.) На практике, однако, любой выросший около лошадей македонец, где бы он ни был рожден, всеми правдами и неправдами старается отвоевать себе место в одном из элитных отрядов. Я знал людей, которые подыскивали себе в Аполлонии жен или подговаривали глав почтенных семейств усыновить их только ради того, чтобы получить право участвовать в конкурсных испытаниях.

А испытания эти никак нельзя назвать легкими. Они проводятся на протяжении четырех дней. Первые два дня посвящены обязательным упражнениям, третий — преодолению разных преград, на четвертый проверяются боевые навыки претендента, который прежде всего обязан предъявить семь коней, причем четырех — отменно подготовленных к воинской службе. Именно из этой четверки выбирается тот скакун, которого ожидают и гонки с препятствиями, и учебная, но очень схожая с подлинной схватка. Мало того что каждый такой конь должен быть хороших кровей, но его еще и обучают лет десять, поэтому он один стоит примерно как небольшой хуторок. Понятно, что при подобном подходе путь в «друзья» открыт только сынкам богачей да персон, либо особо выделенных царем, либо весьма родовитых. Впрочем, случается, как это вышло с моими братьями, когда способных юношей из семей попроще берет под крыло и снаряжает какой-нибудь состоятельный человек.

Оба мои брата возились с лошадьми чуть не с рождения, оба успели поработать в конюшнях, а в седлах держались не хуже профессиональных наездников с ипподрома. Сколько при этом было набито шишек да синяков, невозможно сказать.

На двадцать третий день с изрядным опозданием наше становище зашевелилось. Выступаем из Триполи. Лето в разгаре, а потому металлическую поверхность доспехов приходится покрывать плетеной рогожей, иначе жгучие солнечные лучи мигом превратят ее в жаровню. Дома нас обучали с полной выкладкой и дневным пайком совершать марш-броски в тридцать миль, и мы как-то к этому попривыкли, но здесь, в Сирии, и пятнадцать пройденных миль наливают все тело тяжестью, словно сорок домашних, а двадцать просто расплющивают тебя, как все сто. Солнце уселось нам на закорки, вместо воздуха мы глотаем лишь пыль, и языки наши вывалены, как у собак.

Я пристраиваюсь рядом с Флагом, и он, видя мои мучения, бурчит что-то, по его разумению, ободряющее:

— Там, куда ты в конце концов попадешь, тебя ждут не дождутся афганцы. Любой из них шутя пропылит за день миль пятьдесят. Это пешком, а верхом так и вдвое больше. Запомни, афганец не пьет и не ест. А если отрубить ему голову, он, прежде чем упадет, успеет нанести тебе пару крепких ударов.