Солдаты без оружия

Корпусной неодобрительно поджал губы, и неизвестно, чем бы окончился этот разговор, но в это время из тамбура появилась Люба.

— Здравия желаю, — сказала она, прикладывая руку к пилотке-лодочке.

Корпусной кивнул.

— Наводите порядок. Готовьтесь. Эта формировка ненадолго.

Он стремительно удалился, как будто и в самом деле спешил за короткий срок уладить все свои дела.

Сафронов поднял глаза и засек одобрительный взгляд сестры.

— Слышали? Потихоньку наводите порядок.

Он поймал себя на том, что уже не рвется в дело и не возмущается вялостью и равнодушием товарищей. «Быстро же меня уломало».

Ему захотелось побыть одному, походить, подумать. Он свернул в сторону от своей палатки, чтобы опять же не помешать Стоме. Но и там, возле хирургии, и неподалеку от эваковзвода он увидел посторонних людей и радостных сестер с ними.

«Прямо какое-то паломничество. И откуда они вдруг появились, эти гости?» Он вспомнил грубые слова корпусного и возразил вслух:

— Тут все чисто. На краю смерти. А вернее — на виду у смерти.

Он живо припомнил Галинку и попытался представить себе дочь, которая уже делает первые шаги по земле и которую он еще ни разу не видел.

«Повидать бы их хоть одним глазком».

— Валентин Иванович!

Сафронов опешил. Перед ним стояла Галина Михайловна, а с нею высокий и стройный майор с орденами и медалями на груди.

— Вот познакомьтесь с Сережей. Я ему только что о вас рассказывала, о нашей ночной поездке, — добавила она с мягкой улыбкой.

Мужчины представились и пожали друг другу руки.

«Все люди, все человеки, война — войною, а жизнь свое требует», — размышлял Сафронов, рее больше углубляясь в лес.

И опять тоска завладела им. Он не захотел ей поддаваться и решил навестить друга.

Он застал Штукина за необычным занятием — тот сидел на носилках и бинтовал дужки своих очков.

— Похудел. Сваливаются, — объяснил Штукин.

Сафронов сделал шаг к нему.

— Не подходи, пожалуйста. Из меня все еще эфир выходит.

— Тогда выйдем, — предложил Сафронов.

Напротив палатки, шагах в десяти, стояли две молодые березки. В наступающих сумерках они ярко белели, будто сами излучали свет.

— Как медицинские сестрички в свежих халатах, — сказал Сафронов.

— А мне они напоминали раненых, забинтованных с ног до головы. Подошли, бедняги, поддерживая друг дружку, а дальше шагнуть — сил нет.

Сафронов заметил, что говорит он об этом неохотно. Да ему и самому о работе, о том, что связано с нею, вспоминать сейчас не хотелось.

— Вот я тут лежал, и мне всякие занятные мысли приходили, — начал Штукин, садясь на своего конька. Любил он порассуждать, пофилософствовать. — Мы спасаем людей, оперируем, ставим на ноги, возвращаем в строй, с тем чтобы они снова попали к нам.

— Не все, — не удержался Сафронов.

— Но большинство, — повысил голос Штукин. — Есть данные о том, что медики возвращают в строй свыше семидесяти процентов раненых.

— Честь нам и хвала.

— Да не об этом я, это бесспорно. И задача у нас такая, и мы обязаны, и наш долг, и так далее и тому подобное. Но очень жаль людей, — неожиданно повернул он. — Такие славные ребята — и гибнут или становятся инвалидами. Да, да, да, войны бывают справедливыми и несправедливыми, без них пока что не обойтись, но все-таки какая это противоестественная штуковина — война.

— Товарищ капитан Сафронов! — послышался раскатистый голос. — Вас к начальнику штаба!

НШ Царапкин исполнял свое дело четко. Распорядок дня уже действовал: подъем, команды, отбой. Во время операции НШ как бы отошел на второй план, его и не видно и не слышно было. Сейчас он вновь вышел вперед, будто соскучился по работе и решил наверстать упущенное. Команды сыпались одна за другой: вызовы, задания, приказания, распоряжения. К Сафронову он по-прежнему был благосклонен и потому вызвал его лишь один раз.

— Рапортичку движения раненых по дням.

— Мы ж давали.

— Сель — уточнение. И еще боевое донесение с характеристикой каждого подчиненного. Как там тот офисер, что я рекомендовал?

— Кубышкин? Нормально.

— Не дергается? (Он так и спросил: «Не дергается?»)

— Да как-то не замечал. Не до того было.

— А остальные?

Сафронов вспомнил о своих претензиях к Лепику, но не сказал о них.

— Работать можно.

— Ни задерживайте. Документы еще обработать нужно.

НШ произнес это тоном человека, уверенного в необычной, почти государственной важности своего дела.

Вернувшись к себе, Сафронов попросил сестру:

— Люба, посчитайте по дням, сколько там и каких прошло через нас.

Заметив ее недовольный взгляд, объяснил:

— НШ требует. Мне тоже писать надо.

Он сел напротив палатки, раскрыл планшет, достал блокнот, карандаш и тут заметил, что у него дрожат пальцы. «Вот ведь как. Значит, я еще не восстановился. Нервы еще не успокоились. Мы ж шесть суток почти не спали».

Он попытался вспомнить день за днем, восстановить ход всей операции. И не смог. «Ну, так что же мне писать о подчиненных? Начать следует с себя. Доволен ли ты, капитан Сафронов, собою?»