Укорененное в сознании солдат династическое чувство, вероятно, побуждало претендентов на престол, стремившихся к власти в моменты династического кризиса, предпринимать соответствующие меры, чтобы обеспечить определенную легитимность своих притязаний через подчеркивание связи с популярной в солдатской массе династией или предшествующими правителями. Особенно показательны в этом плане действия Септимия Севера, который сначала провозгласил себя Севером Пертинаксом, учитывая то уважение, какое снискал Пертинакс в иллирийских легионах, а потом официально объявил себя сыном Марка, братом Коммода, внуком Антонина, правнуком Адриана и т. д., проведя династическую линию до Нервы (Hdn. II. 10. 1; Dio Cass. LXXV. 7. 4; LXXVI. 9. 4; Aur. Vict. Caes. 20. 30), и именовался так в официальных надписях[905]
. Соответственно, его сыновья также стали именоваться Антонинами, чтобы подчеркнуть возрождение популярной в войсках и народе династии (Hdn. III. 10. 5; II. 10. 3; SHA.S. Sev. 10. 1; Geta. 1. 4–6). В биографии Каракаллы сообщается даже, что Антонином его провозгласило войско (SHA. Carac. 1. 1). Стоит также отметить, что после убийства Коммода преторианцы потребовали от претендовавшего на власть Дидия Юлиана принять его имя (Hdn. II. 6. 10–11). Имя Антонина, чтобы снискать расположение воинов, использовал и Опимий Макрин, назвавший так своего сына Диадумена на воинской сходке (SHA. Macr. 3. 9; Diad. Ant. 1. 2; 3. 1; Dio Cass. LXXVIII. 19. 2; Aur. Vict. Caes. 22. 2). Имя Марка Аврелия Антонина получил при провозглашении императором Гелиогабал, в фиктивное происхождение которого от Каракаллы охотно поверили солдаты (Hdn. V. 3–4; 7.3; SHA. Diad. Ant. 9. 4; Heliog. 1. 4). Принадлежность (реальная или вымышленная) к семейству популярного в войсках императора и в IV столетии служила одним из средств обоснования претензий на власть и легитимации положения узурпаторов[906]. Так, Прокопий, родственник императора Юлиана, попытавшийся захватить власть, для привлечения на свою сторону войска всюду возил с собой и демонстрировал солдатам маленькую дочь Констанция, чтобы подтвердить свое родство с этим последним и Юлианом (Amm. Marc. XXVI. 7. 10; 9. 3).Надо сказать, что верность членам императорской семьи, помимо всего прочего, обусловливалась приносимой воинами присягой, которая, по всей видимости, в императорское время стала включать обязательство хранить преданность не только императору как главнокомандующему, но и его семейству, как в клятвах, даваемых сенаторами и другими гражданами (см., например: ILS, 190; ср. также: Dio Cass. LX. 9. 2)[907]
. Судить об этом, правда, приходится только по косвенным данным, поскольку полная формула sacramentum militiae императорского времени не сохранилась. Можно, к примеру, сослаться на приводимый у Тацита ответ Бурра на вопрос Сенеки, можно ли отдать преторианцам приказ умертвить Агриппину? Начальник преторианцев ответил отрицательно, сказав, что они связаны присягой верности всему дому Цезарей и не осмелятся поднять руку на дочь Германика (Tac. Ann. XIV. 7. 4: toti Caesarum domui obstrictos; cp.: Hist. I. 5. 1). Интересно также отметить, что когда Калигула решил умертвить Тиберия Гемелла, внука императора Тиберия, то, по свидетельству Филона Александрийского (Philo. Leg. ad Gaium. 5), мальчика заставили покончить с собой в присутствии преторианских центурионов и трибунов, которые не захотели его умертвить (даже после того, как тот сам просил их об этом) – возможно, потому, что не хотели нарушить присягу[908]. Полтора столетия спустя подобные соображения уже не останавливали воинов-преторианцев, убивших Пертинакса, за что их укоряет Септимий Север у Геродиана, говоря, что они запятнали свою присягу и предали верность (Hdn. II. 9. 8; 13. 8). Важно также отметить, что sacramentum militiae со времени Августа приносилась на имя принцепса войсками, расположенными не только в императорских, но и в сенатских провинциях[909], и все воины считались связанными одной присягой, принесенной одному императору-главнокомандующему (ср. Tac. Hist. IV. 46. 3: eiusdem sacramenti, eiusdem imperatoris milites).