Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

Прежде всего обозначим основные характеристики римского понимания воинской доблести. Римская virtus, при всей своей многозначности, изначально, в силу исторических условий развития Рима, базировалась главным образом на военных компонентах[1015]. На это, кстати сказать, обратил внимание еще наблюдательный Плутарх, заметивший, что «среди всех проявлений нравственного величия (τῆς ἀρετῆς) выше всего римляне ставили тогда воинские подвиги, о чем свидетельствует то, что понятия нравственного величия и храбрости (τῆς ἀνδρεῖας) выражаются у них одним и тем же словом…» (Plut. Coriol. 1. 4) (пер. С.П. Маркиша). По своему происхождению и первоначальному смыслу virtus представляла собой всеобъемлющее выражение нравственного идеала правящей аристократии: обладать «доблестью» в категориальном смысле, так же как laus и gloria[1016], могли главным образом, если не исключительно, представители знати, boni. Но со временем, претерпев определенные трансформации и переосмысление, virtus становится общим «национальным» идеалом Рима[1017]. В армейской среде акцент тем более делался на военном характере доблести, которая практически отождествлялась с моралью как таковой, оттесняя на задний план даже такие понятия, как долг и служение отечеству[1018].

В своих военных проявлениях virtus считалась важнейшим фактором могущества и непобедимости Рима, основой всей его государственности. Такую воинскую доблесть, rei militaris virtus, красноречиво превознес Цицерон в речи за Лициния Мурену (Pro Mur. 10. 22): «Это она возвысила имя римского народа; это она овеяла наш город вечной славой; это она весь мир подчинила нашей державе. Все городские дела… находятся под опекой и защитой воинской доблести (bellicae virtutis)» (пер. В.О. Горенштейна). (Ср.: Cic. Phil. IV. 13; Verr. IV. 37. 81; Plaut. Amph. 75; 648–653; Casina. 87–88.) Аналогичная мысль звучит и в «Тускуланских беседах» Цицерона (I. 1. 2), где особо подчеркивается, что римляне обладают доблестью благодаря самой природе, а не науке или случаю (ср.: Onasand. Strat. Prooem. 4; Ios. B. Iud. III. 5. 1). По мнению римлян, исход любого сражения или войны преимущественно, если не исключительно, зависел от доблести воинов. Ливий называет ее в числе основных факторов, определяющих исход войны наряду с численностью войск, талантом полководца и удачей (IX. 17. 3), а в другом месте (XXXVII. 30. 6) прямо утверждает, что обычно на войне важнее всего оказывается доблесть воинов: plurimum tamen, quae solet, militum virtus in bello valuit. В критических ситуациях надежду на спасение может дать одна только доблесть (Caes. B. Gall. V. 34. 2), которая в таких случаях бывает эффективней обетов и обращенных к богам молитв (Liv. XXII. 5. 2). В своих речах к войску перед сражением, римские полководцы часто призывали воинов рассчитывать прежде всего на доблесть и находили, по-видимому, соответствующий отклик в душах солдат (см., например: Liv. XXXIV. 14. 3; XL. 27. 11; Tac. Agr. 33). Во всяком случае, римские солдаты в Британии перед решающим сражением с Каратаком в ответ на обращение своего командующего преисполнились, по свидетельству Тацита (Ann. XII. 35. 1), решимости и боевого пыла и восклицали: «доблесть все одолевает» (cuncta virtute expugnabilia). Характерно, что в подобных призывах эта доблесть иногда выступает как virtus Romana, как неотъемлемое качество римлян (Liv. XXXVI. 44. 9; Ios. B. Iud. III. 10. 2).