Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Эта форма материальной и психосоциальной интеграции при одновременной дезинтеграции непринадлежащих заботится о фундаментальном общественном изменении ценностей. В 1933 году большинство бюргеров считали бы абсолютно немыслимым, что всего лишь через несколько лет при их активном участии евреи будут не только лишены своих прав и ограблены, но и депортированы для последующего убийства. Какое изменение ценностей произошло до этого, станет ясно, если в рамках мысленного эксперимента представить, что депортации начались бы уже в феврале 1933 года, непосредственно после так называемого захвата власти. Тогда бы отклонение от нормальных ожиданий большинства населения было слишком велико, для того чтобы они могли проходить без помех, совершенно независимо от того, что как раз последовательность вытеснение — лишение прав — ограбление — депортация (- уничтожение) к этому моменту времени совершенно не обдумывалась, да и, может быть, была совершенно немыслима. Всего лишь восьмью годами позже эта форма обхождения с другими стала составной частью того, что можно было ожидать, и поэтому вряд ли кто еще воспринимал ее как необычную. Заметно, что смещение даже основополагающих социальных ориентиров не потребовало смены поколений или десятилетнего развития, достаточно было пары лет. Те же самые гражданки и граждане, которые в 1933 году также скептически, как и Себастьян Хафнер, отреагировали на «захват власти» нацистами, с 1941 года смотрели на поезда с депортированными, отправлявшиеся со станции Берлин-Грюневальд, многие к тому времени купили «ариизированные» кухонное оборудование и мебельные гарнитуры или произведения искусства, некоторые возглавили бизнес или поселились в домах, отобранных у хозяев-евреев, и считали это совершенно нормальным.

Все это одновременно значит, что необходимо освободиться от представлений, в соответствии с которыми при общественных преступлениях, с одной стороны, находились преступники, планирующие, готовящие и совершающие преступление, а с другой — неучаствующие или зрители, которые в большей или меньшей мере об этом преступлении «знают». С такими категориями лиц взаимозависимость действий, в конечном счете приведшая к войне, массовой гибели и уничтожению, не может быть описана соответствующим образом. Именно в такой взаимосвязи нет зрителей и нет неучаствующих. Есть только люди, которые вместе, каждый своим способом, один интенсивнее и активнее, другой — скептичнее и равнодушнее, представляют общую социальную действительность. Она как раз и образует относительные рамки Третьего рейха, то есть ту ментальную систему ориентиров, с помощью которой немцы того времени оценивали происходящее. Существенное участие в этом имеет из-мененная практика. Как уже говорилось, нигде не было открытого протеста против антиеврейской политики и никакого возмущения против того, что конкретно происходило с евреями. Из этого не следует сплошное одобрение репрессий в отношении евреев, но это было пассивностью, терпимостью по отношению к репрессиям, перенос критики в частные разговоры с себе подобными, что переводит политически инициированную репрессию в повседневную общественную практику. В практиковавшемся ограничении и вытеснении общество национал-социализировалось, переоценивалась идеология и недооценивалось практическое участие принадлежащих лиц, если односторонне свести ментальное изменение структуры национал-социалистического общества пропагандистским, законодательным и исполнительным воздействием режима. Именно связь действий, состоящая из политической инициативы и частного присвоения и перемещения за такое удивительно короткое время сделала национал-социалистский режим способным на получение одобрения. Это можно назвать партиципативной диктатурой, в которой охотно принимали участие члены «народного сообщества» и тогда, когда они совсем не были «нацистами».

Таким образом, становится видимой причинная связь действий, в которой измененные нормы проводились не вертикально сверху вниз, а нарушали солидарность между людьми практическим и постоянно обостряющимся образом и устанавливали новую социальную «нормальность». В этой нормальности среднестатистический соотечественник хотя и мог еще в 1941 году считать немыслимым, что евреев убивают без всяких причин, однако не видел ничего примечательного в том, что дорожные знаки с названием населенных пунктов объявляли, что соответствующий населенный пункт «свободен от евреев», о том, что евреи не могут сидеть на скамейках в парке, а также уже и в том, что граждан еврейской национальности лишают прав и грабят.