Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Таким образом, вырваться из рамок конформизма многим военнослужащим казалось невозможно, какими бы страшными ни были увиденные ими преступления. В этом типичным является рассказ майора Арпа из 748-й полевой комендатуры. Он рассказывал об увиденном им в бытность обер-лейтенантом в России. Одна мать, у которой он жил на квартире, умоляла его защитить от полевой полиции двух ее детей. На следующий день он увидел их «расстрелянных, лежащих в грязи». О попытках спасения он не рассказывал, вместо этого последовал рассказ о массовых расстрелах в литовском Каунасе. На вопрос своих собеседников, что он предпринял, чтобы предотвратить расстрел детей, ответа он не дал [369].

Поэтому неудивительно, что в нашем материале имеется только единственный рассказ о спасении, правдивость которого на самом деле мы под-твердить не можем.

БОК: В Берлине я еще спас еврейскую девочку, которую должны были отправить в концлагерь. Потом я еще вывез еврея, всех — на поезде.

ЛАУТЕРЮНГ: Всех на специальном поезде?

БОК: Нет. Я тогда работал в «Митропе»[7]. Там позади «Митропы» у нас были такие металлические шкафы для хранения имущества. Туда я спрятал еврея и еврейку! Потом я посадил евреев в подвагонный ящик. Он приехал потом в Базель, вылез, черный, как негр, и живет теперь в Швейцарии. Девушка тоже в Швейцарии. Ее я доставил до Цюриха, и она сошла в Куре [370].

Порядочность

Несмотря на многочисленные описания насилия и несмотря на знание о массовых расстрелах и преступном обращении с военнопленными, военнослужащие жили в моральном универсуме, где у них было чувство, что сами они — «хорошие парни», или, как назвал это Генрих Гиммлер, «оставались порядочными». Национал-социалистическая этика порядочности питается, в свою очередь, прежде всего мотивом отсутствия личного обогащения или получения индивидуальных преимуществ от преступлений, убийств, изнасилований, грабежей и исполнения всего этого ради высшей цели. Такая этика порядочности позволяет интегрировать в моральное самосознание вещи, с точки зрения западно-христианской морали являющиеся абсолютным злом, как справедливые и даже как необходимые. Действительно, эта форма национал-социалистической морали, также предусматривавшей, что от «грязной работы», которую надо было выполнять убивая, можно страдать самому, убивать и при этом себя неплохо чувствовать в моральном смысле [371]. Идеологи уничтожения вроде Гиммлера, преступники, как Рудольф Хёсс и многие другие, постоянно подчеркивали, что задача по уничтожению людей была неприятной, противоречащей собственной «человечности», но именно в самопреодолении для убийства выявляла особые черты характера исполнителя. При этом речь шла о слиянии убийства и морали. И как раз это слияние познанной необходимости неприятных действий с чувством выдачи этих действий, рассматриваемых как необходимые, за свои человеческие ощущения, давало преступникам возможность считать себя даже во время убийств «порядочными»: личностями, имевшими, если цитировать Рудольфа Хёсса, «сердце, которое не было плохим» [372].

Если доказанные преступники оставляли автобиографический материал — дневники, записи, интервью, он показывает, как правило, бросающийся в глаза примечательный момент. Даже если указанные лица, очевидно, ни в коем случае не применяли гуманный масштаб отношений к тому, что совершили, как правило, они с некоторым страхом думали о том, чтобы при этом выглядеть не как «плохие люди», а как лица, моральное состояние которых и в экстремальных ситуациях их деятельности оставалось безупречным. Но может быть, это заключение относится к большей части обычно привлекаемых источников: автобиографические тексты — признания, тексты отчетов, в которых кто- нибудь не только перед другими, но и перед самим собой представляет вещи, которые сообщает так, как ему надо, и хотел бы, чтобы и другие представляли их так же. Если описания преступлений берутся из следственных материалов, то их содержание осложняется еще и юридической компонентой: преступник хотел бы хорошо предстать там с моральной точки зрения и ни в коем случае не обвинить себя.

В подслушанных разговорах это выглядит по-другому: здесь нет внешнего морального пространства, с которым соотносятся высказывания. Исход войны неизвестен, о моральной оценке содеянного, «антиеврейских акциях» и даже «преступлениях против человечности» пока не может быть и речи.

Мужчины разговаривают друг с другом, делятся тем же самым солдатским миром и относительными рамками, которым подчинены их поступки. Другими словами: не требовалось ни определения, ни взаимного заверения, что они от-носятся к «порядочным» людям. В любом случае, если взгляд «заграницы» или других на немцев вообще составлял тему для разговора, солдаты иногда вы-разительно говорили о «порядочности». Если это имело место, они регулярно придерживались мнения, что являются более порядочными, чем это действительно требовалось.

ЭЛИАС: Сам немецкий боец, который не в СС, был слишком порядочным.

ФРИК: Определенно, иногда как раз были слишком порядочными.