Солдаты вышли из окопов…

В роще Карцев увидел Мазурина рядом с белокурой девушкой. Это была Катя, фабричная работница, с которой Мазурин познакомил его еще в прошлом году. И едва Карцев вспомнил, что и Тоня обещала прийти, как заметил ее на тропинке. Тоня шла в синем платье с белым кружевным воротничком и показалась ему сегодня особенно красивой. Он с такой радостью бросился к ней навстречу, что она от смущения покраснела. Они поздоровались и пошли вместе.

— Как хорошо!.. Народу-то-сколько! — весело заметила Тоня.

— Нынче здесь вроде народного гулянья, — ответил Карцев, не отрывая от девушки глаз. — Да, кстати, твое дело как будто устроено. Нашли, где тебе жить, и работа будет. Когда решишь уходить от Максимова — скажи.

— Эй, Карцев! — послышался знакомый голос, и к ним подбежал Петров. — Удрал без увольнительной, — с задором сказал он. — Ну, побегу искать наших…

И он пошел, с любопытством поглядывая вокруг. Все казалось ему необычным: идут, идут рабочие, солдаты, девушки, все веселы, улыбаются, поют песни, слышна музыка, и сама природа будто принимает участие в празднике.

В дальнем от реки конце Белой ямы было больше всего людей. Под деревьями и кустами зеленели гимнастерки солдат, чернели рабочие пиджаки и куртки.

— Пройдем дальше, — предложил Карцев.

За небольшим холмиком начинался лес. Высокие сосны стояли, как бронзовые колонны, и солнце веселыми зайчиками падало на мягкую лесную траву. Рыжая белка метнулась вверх по сосне и, сев на ветке, сердито заверещала.

— Господи, славно-то как! — проговорила Тоня и взяла Карцева за руку.

Они шли молча, и было им легко, точно весна подхватила их и несла куда-то вперед.

— А я ведь и в лесу почти не бывала, — заговорила Тоня. — С малых лет только и знала, что возиться с утра до ночи. Отец в Рязани дворником у купца работал. Ютилось нас пятеро в комнатушке, как птицы в клетке… Мать стирать к господам ходила, на мне все хозяйство лежало. Был, помню, у купца сад — ну прямо рай, да нас в этот рай не пускали. Соловьи там пели — заслушаешься. А вырвалась из дома, тоже не слаще стало. Хуже собаки я жила, Митя. У той хоть своя конура, а у меня и угла-то не было…

— Что вспоминать, Тонюшка! — ласково сказал Карцев. — И я вроде тебя мучился, да и тысячам других не лучше жилось… Вот отслужу — вместе будем, хочешь? — спросил он.

Она молча взяла его за руку.

Со стороны поляны послышалось кукование, повторилось девять раз.

— Вот и оповестили, — сказал Карцев. — Пошли, Тонюшка.

Она крепче стиснула его руку.

— А как хочется, Митя, по-другому жить, по-человечески.

— Будем, будем по-другому жить! — Голос Карцева звучал твердо. — За это и боремся.

Они, быстро и легко шагая, направились к Белой яме.

Какой-то незнакомый старший унтер-офицер прохаживался рядом с Черницким. Семен Иванович стоял под березой, окруженный солдатами. На холмике, укрывшись в кустах, лежал человек с биноклем и наблюдал за дорогой, ведущей в город.

— Вот тогда-то и сделалось страшно. Неужели, думаю, будут в нас стрелять? Не могу смотреть на лица солдат. Вижу, тяжело им, но чувствую, что не ослушаются начальства…

Это говорила пожилая работница, мимо которой шли Карцев и Тоня. Около этой женщины сидели на траве два солдата. Она, теребя бахрому головного платка, продолжала:

— А тут вы, не похожие на тех. Простые такие, свои… Что же это такое получается?..

— Я — девятьсот седьмого года службы, — рассказывал небольшого роста человек с бледным лицом и зелеными, как бутылочное стекло, глазами. — При нас их и увольняли в запас. Все они девятьсот четвертого года призыва, в пятом году служили, почти во всех ротах завели подпольные кружки.

— Вот и Соня! — обрадовался Карцев. — Подойдем к ней!

Соня была в черном платье, в сиреневой косынке. Она о чем-то жарко спорила с солдатом. Тоне хотелось побыть еще хотя бы немного с Карцевым, но она понимала, что сейчас надо быть вместе со всеми.

— Это по-вашему, а по-нашему, по-солдатски, не так, — убеждал Соню солдат. — Вы вот в нашей шкуре побудьте да нашего житья попробуйте, тогда и сравнивайте.

— А почему бы не сравнивать? — возразила Соня и приветливо улыбнулась Тоне и Карцеву. — Вы вот откуда пришли в казарму?

— Известно откуда. Плотники мы, зарайские.

— А когда отслужите, куда пойдете?

— Все туда же, плотничать. От своего Дела не уйдем. Не баре мы, не помещики.

— Ну вот: до службы работали, после службы опять. Значит, тридцать или сорок лет плотничать, а только три года, и то поневоле, быть в солдатчине. Чего же в вас больше — рабочего или солдатского?

— Эт-то будто и так. А только в солдате то отличие, что подневольный он. В этом и беда наша…

— Товарищи! — раздался голос Мазурина. — Наша сходка созвана большевиками. Мы хотим, чтобы рабочие и солдаты, родные братья по кровным своим интересам, могли бы по душам поговорить друг с другом, поделиться своими думами, потолковать о том, как бы им общими силами добиться своего права на свободную жизнь.

Его слушали в глубокой тишине — дальние придвигались ближе, солдаты и рабочие перемешались между собой. Тоня и Карцев вплотную подошли к Мазурину.