С большой неохотой мы спустились в бухту Кинанс и сели на камни, чтобы вскипятить воды. Здесь преобладал не серый гранит, как в других местах, а змеевик темно-зеленых и красных тонов. Бухта была красивая, как с картинки, со спокойной бирюзовой водой, белым песком и скалами, напоминавшими расцветкой змеиную кожу. Во всяком случае, так было до середины утра. Потом появились люди. Они стекались отовсюду – по каждой дорожке, каждой тропке, ведущей вниз с холмов: старые, молодые, дети и школьники, которые почему-то были не в школе, с ведерками, шезлонгами, тележками, полными пожитков, и все сначала старались занять места поближе к камням, а потом и до самой воды не осталось ни одного свободного пятачка. Похоже, погода сбила с толку не только красноклювых ворон. Прямо какое-то библейское нашествие, но что было нужно всем этим людям? Наверное, они просто охотились за последними солнечными лучами этого лета – если их привели сюда какие-то духовные интересы, то для этого было уже слишком поздно: после половины одиннадцатого ничего духовного не происходит. Мы убрали газовую горелку и с трудом пробрались сквозь море тел. Наш путь лежал дальше, до мыса Лизард и самых южных камней полуострова.
Дно полуострова, самая нижняя точка: чтобы попасть еще южнее, нам пришлось бы пуститься вплавь. Куда бы мы ни пошли отсюда, путь неминуемо лежал на север, вглубь страны. Место, специально предназначенное, чтобы делать выбор, думать о направлении, фотографироваться и принимать решения. Женщина по имени Фиби Смит написала книгу под названием
Мы никогда не вернемся, я это знала. Никогда не войдем в дверь, не бросим сумки на каменный пол, не накормим кошек, не пострижем траву, не пройдемся по саду звездной ночью и не увидим, как Большая Медведица висит над горами на севере. Теперь мы уже не видели ее над горами. Она, конечно, осталась на севере, но я-то видела ее с другой точки; я заблудилась. Надо мной сейчас нависала вся страна – пустое и темное пространство, в котором для нас не было ровным счетом ничего. Единственное, что оставалось реальным, единственное, что сейчас перевешивало для меня и потерянное прошлое, и отсутствующее будущее, было осознание: пока я буду переставлять ноги, одну за другой, тропа будет вести меня вперед. Эта полоска земли, нередко не больше фута шириной, стала нам домом.
Дело было не только в остывающем воздухе, не в том, что солнце уже не так высоко поднималось над горизонтом, не в том, как потяжелела роса и как настойчиво звучали крики птиц, – время года менялось и внутри меня тоже. Я больше не боролась, не пыталась изменить то, что изменить нельзя, не цеплялась в панике за жизнь, которую мы не могли удержать, не злилась на бюрократическую систему, неспособную разглядеть истину. В меня прокралось новое время года – мягкая пора принятия. Ее выжгло во мне солнце, принесли с собой бури. Я чувствовала небо, землю, воду, наслаждалась тем, что я тоже часть стихии, и внутри у меня не сжимался болезненный комок при мысли о том, что мы утратили свое место в мире. Я была частью целого. Мне не нужно было владеть клочком земли, чтобы в это верить. Я могла стоять на ветру и
Маяк, самый южный насест на всем полуострове, щебетал, трепетал и вздрагивал сотнями или даже тысячами ласточек. Как будто сила притяжения земли заставила их дружно присесть здесь, в последний раз задержавшись перед тем, как взмыть в небо и отправиться в путешествие на юг. Интересно, ласточки с нашей фермы тоже здесь? Наверное, как всегда, провели лето в свинарнике, а теперь вместе со своей новой семьей ждут момента, когда непреодолимая сила поднимет их на крыло и понесет в сторону тепла.
Мот неловко поднялся на ноги, и я придержала рюкзак, чтобы он продел руки в лямки. Вновь устремив взгляд на тропу, мы последовали ее зову и пошли на север.
17. Холод