Солёный арбуз

За футбольными воротами повсюду были жизнерадостные кустики, зеленела травка и щебетали птицы. Все как и полагается на природе. Стадион был пустой и тихий.

— Держи обруч, — сказала Зойка. — Пробуй.

— Нет. Ничего не получается. Я бездарный.

— Просто ты жалеешь свой живот. Ты напрягай мышцы живота и спины. Самое главное — почувствовать движение. Нет, не так! Давай сюда, я покажу.

Может быть, обруч был живым существом и начинал веселиться, как только оказывался у рыжей кофты. Обруч с удовольствием крутился вокруг тугих бедер и не жалеющего себя живота. Зойкины глаза светились снова, радовались солнцу и единственному зрителю. Зойкины губы шевелились, вспомнив подходящую песню: «...А он предлагал мне франки и жемчугов стакан, чтоб я ему, мерзавцу, выдала секретного завода план...»

Букварь уселся на скамейку, потому что так удобнее было смотреть на Зойку и на обруч. Букварь улыбался Зойке, ее глазам и старательному серебристому обручу, «...мы этого голубчика отправим в Кегебе...» Неожиданно обруч вздрогнул и упал устало к Зойкиным туфлям. И Зойка сказала устало:

— Как-то все по-дурацки получается...

— Привет тебе! У тебя здорово получается!

— Я не про обруч. Я про нас с тобой.

— А-а... — сказал Букварь.

Он помрачнел и решил, что после Зойкиных слов глупо сидеть и разговаривать сидя. Он поднялся неуклюже и долго отряхивал брюки, словно это было сейчас очень важно.

— Я люблю тебя, — сказала Зойка. — А ты любишь Ольгу.

«Ну вот, — подумал Букварь. — Вот и все».

— Ты знаешь про Ольгу? — Голос его стал глухим и чужим.

— Знаю.

— Ну вот, — сказал Букварь.

Он тер нос, и ему казалось, что он трет его уже год.

— Я без тебя не могу, — сказала Зойка. — Не могу — и все.

Глаза у нее блестели, и ресницы прыгали быстро.

— Ты сам не понимаешь, что ты для меня значишь... Я такого не встречала никогда... Понимаешь?..

Обруч почему-то оказался в руках у Букваря, и рукам нашлось занятие, и обруч начал покатываться по траве.

— Я, знаешь, невезучая на людей. — Зойка попробовала улыбнуться. — Все я каких-то видела... Я тогда сбежала из цирка и попала в ателье мод в Саратове... «У вас отличная фигура, у вас природная грация, вы так чувствуете ритм...» У меня тогда была на самом деле отличная фигура, ты не думай, это я теперь располнела... Знаешь, раньше были времена, а теперь — моменты...

— Ты не прибедняйся...

— Мне нравилось быть манекенщицей... Все тобой любуются, каждый твой шаг подает джаз, и ударник улыбается тебе из-за барабана... Ударник этот был с усиками, Федей его звали. Я тебе о нем говорила?

— Нет. Не говорила.

— Он был первым... «Заяц, ты лучше всех на этой лабе. У тебя такие ноги... Ну что ты! Что ты, маленькая, что ли? Вот еще коньяк...» Я с ним жила... Шлялись в веселые компании... Парни и девицы всюду были одинаковые... Я поверила, что все люди такие. Это было для меня оправданием... Хохотала, плясала то, что называли роком и твистом, пила... Потом были еще... И все же не выдержала и сбежала сюда. Без путевки. Я не комсомолка. А тут снова... Словно я кусок меда... Все эти парни хотели от меня только одного... Во всех я узнавала Федю, того, с усиками... «Значит, и здесь... Значит, все такие...» И вдруг ты! Ты! Понимаешь, что ты для меня значишь? Понимаешь, что я теперь смотрю на людей и они мне кажутся похожими на тебя! Ты и мне привез соленый арбуз. Люди такие! Такие! И я должна быть иной... И без этого смешного и наивного Букваря я не могу...

— Зойка, Зойка...

— Не говори так... С жалостью!

Все слова, вертевшиеся в голове Букваря, были теми самыми «жалкими» словами, которые он приготовил несколько дней назад. «Я думаю, что мы останемся друзьями...» Эти слова он вычитал в какой-то книжке в седьмом классе, а в девятом зимним вечером продекламировал их девчонке из своей школы, обиженно надувшей губы.

— А я люблю Ольгу, понимаешь, какое дело, — выдохнул Букварь.

— Я знаю. Я только не знаю, что делать мне. Я хотела уехать. От всех, от тебя. Постараться забыть все.

— Зойк, ты уж не уезжай...

— Я и не уеду... От себя не уедешь... От того, что я здесь сделала и пережила, не уедешь. И от тебя я не могу... Я не могу не видеть тебя, не говорить с тобой, не танцевать с тобой... Ты не думай, что я хочу завоевать, что ли, тебя, ты не думай так...

— Я и не думаю, Зойк, я понимаю... Хочешь, сегодня пойдем на танцы?

— Сегодня не надо. Лучше завтра.

— Ну, завтра. Хотя завтра мы едем за шпалами.

— Ну, послезавтра.

— Ага. Держи свой обруч. Он тебе очень идет.

— Держу

— Я так и не научился его крутить. Я же говорил, что я бездарный...

45

За шпалами отправились через два дня.

Машины караваном растянулись по Артемовскому тракту считая булыжники резиновыми боками шин. Солнце подскакивало на ухабах и грело Букварю коричневые руки, плечи и грудь, чернило их теплой краской. Букварь валялся в кузове, как на пляже, раскинув руки и закрыв глаза.

Машины степенно проехали деревянной окраиной хакасской столицы и застыли, усталые, в тополиной роще у бурой абаканской воды. Около рощи была база строительства с залежами металлических конструкций, рельсов и шпал.